 Герольд Бельгер: “Сейчас в моде средненькие, тихие, послушные писатели”
Писателю и переводчику казахской литературы Герольду Бельгеру уже 70. Число переведенной им с казахского и немецкого на русский язык прозы составляет более 650 печатных листов, или 20-25 томов. Кроме того, он опубликовал более 1120 статей и рецензии на трех языках. О творчестве Герольда Бельгера написаны две монографии, защищены три кандидатские диссертации и опубликовано около 300 статей и рецензий. Словом, он, что называется, живой классик.
Герольд Бельгер: “Сейчас в моде средненькие, тихие, послушные писатели”
Писателю и переводчику казахской литературы Герольду Бельгеру уже 70. Число переведенной им с казахского и немецкого на русский язык прозы составляет более 650 печатных листов, или 20-25 томов. Кроме того, он опубликовал более 1120 статей и рецензии на трех языках. О творчестве Герольда Бельгера написаны две монографии, защищены три кандидатские диссертации и опубликовано около 300 статей и рецензий. Словом, он, что называется, живой классик.
Этюды о писателях
- Моя литературная судьба сложилась удачно в том смысле, что я, воспитанник казахского аула, который всегда тяготел к казахскому языку, культуре. Впервые оказавшись в 1964 году в Союзе писателей Казахстана, сразу перезнакомился со многими выдающимися людьми, - рассказывает Герольд Карлович. - Хорошо знал Сабита Муканова, общался с Габитом Мусреповым, Габиденом Мустафиным, Таиром Жароковым, Абу Сарсенбаевым, Ильясом Есенберлиным… Габиден Мустафин, можно сказать, привел меня в литературу. Он, в ту пору первый секретарь Союза писателей Казахстана, однажды специально пригласил меня к себе, чтобы сказать: “Кандидатов наук по языку у нас сколько угодно. Ну будешь одним из них, а если станешь переводчиком, у тебя не будет конкурентов. Так что занимайся переводами. А то казахскую литературу уродуют все, кому не лень”.
Много приходилось мне общаться с ныне покойными Тахави Ахтановым, Оралханом Бокеевым, Аскаром Сулейменовым, Калтаем Мухамеджановым…
Поскольку это все колоритные личности, то встречи с ними всегда были праздником для души. С Аскаром Сулейменовым мы были особенно близки.
Познакомились мы с ним еще в студенческие годы. Он учился на казахском отделении литературного факультета КазПИ, а я шел двумя курсами выше на русско-казахском отделении. Потом вместе учились в аспирантуре. Это был образованнейший, начитанный, немного норовистый, капризный, иногда фрондерствующий, играющий на публику, но от природы очень талантливый человек, трагедия которого заключалась в том, что он родился не в свое время: он его либо опередил, либо опоздал. Аскар был как бы внутренним диссидентом. В общество, в котором ему приходилось жить, он не вписывался, да и не стремился его принимать. У Бетховена есть такая фраза: “Если правила запрещают, то я разрешаю”. Вот и Сулейменов тоже был из этой категории: он старался взламывать избитые каноны и идти своим путем, иногда даже наперекор себе.
Аскар был моложе меня на четыре года, поэтому я к нему обращался на “ты”, а он со мной подчеркнуто вежливо - на “вы”. Приходил ко мне домой часто, и уже через десять минут домашнему порядку приходил конец. Брал книги, листал альбомы, ставил пластинки, курил, ходил по комнатам… После него я долго собирал вещи. Но ему это очень шло – быть человеком, который все время что-то нарушал.
Сейчас я мало знаю молодых писателей, но у меня ощущение, что волна, которая пришла в 60-е годы в казахскую литературу, была самой яркой, Абиш Кекилбаев, Саги Жиенбаев, Кадыр Мырзалиев, Дукенбай Досжанов, Саин Муратбеков, Мухтар Магауин, Кабдеш Жумадилов, Сабырхан Асанов… Все они были удивительные люди. Увлекались зарубежной литературой и друг перед другом соревновались, кто больше знает, кто больше читал, у кого более неординарное мышление, но Аскар и среди них блистал. Некоторые из современников называли его потом даже гением. Я не буду разбрасываться такими громкими словами, но то, что он был неординарной личностью, которая имела колоссальное влияние на духоустройство интеллектуалов Казахстана, - это несомненно. Именно в таких людях – ершистых, со своим мнением, неудобных властям - общество, мне кажется, испытывает сейчас недостаток. Ныне, к сожалению, все такие средненькие, тихие, послушные.
Аскар был ночным человеком. Рабочий день у него начинался в десять вечера и заканчивался в четыре утра. У него была колоссальная фонотека. И вот он, покуривая, слегка выпивая, слушал музыку, делал выписки, читал, писал и… звонил друзьям. Я вообще-то жаворонок – ложусь и встаю рано, а он будил меня в два или три ночи. Ставил пластинку и говорил: “Геке, вы, наверное, еще не слышали Седьмую симфонию Вебера? Послушайте хотя бы один кусок. Ну как?! Это же гениально! Вы согласны?! А теперь послушайте кусок из Моцарта”. Потом он ставил симфонию Бетеке (так он уважительно называл Бетховена). Я слушал, смотрел на часы и думал: “Господи, когда кончится эта мука?!” А он говорил: “Видите? Они все гениальные, но наши кюйши лучше”. Опять ставил пластинку. Особенно он любил Таттимбета, считал, что он богаче, сложнее, интереснее, чем Курмангазы. “Наш Таттимбет выше ваших Бетеке”, - подводил он итог. Позже я узнал, что Аскар звонил ночами и Толену Абдикову, и Абишу Кекилбаеву и заставлял их слушать музыку, но меня он, поскольку я взмолился дать мне возможность жить в своем режиме, он больше не тревожил.
Таких людей, как Аскар Сулейменов, в нашей литературе сегодня очень-очень не хватает. Писателей вроде бы много, а ярких личностей мало. Старики ушли, молодые поблекли, авторитет писателей упал. В общем, жизнь стала другая. В моде ныне не образованный человек, а “крутой”.
С Габитом Мусреповым я тоже контактировал долгое время, переводил некоторые его вещи. Колоритная была личность. Я его воспринимал как вальяжного барина – степенного, неторопливого, важного. Он был языкотворцем, исключительным стилистом, эстетом, переводить его было и интересно, и трудно. Он был человеком широкой души, работать с ним было приятно, но Габе был представителем другого поколения, поэтому я перед ним всегда немножко робел, заглядывал ему в рот, выслушивал каждое его замечание. В обычной жизни я его запомнил как принципиальную личность, которая умела высказывать свое мнение открыто, четко, публично и которая не особенно приспосабливалась к течению жизни на потребу власти и окружающим. Помню, какой ажиотаж в обществе вызвал его роман, а затем женитьба на актрисе Рае Мухамедьяровой, которая была моложе его на 37 лет. Мои старшие друзья отнеслись к этому очень ревниво. За осуждением явно просматривалась мужская зависть. А ведь не случайно говорят, что если мужчину любят собаки и женщины – это непростой человек.
Он был замкнут, а в конце жизни – одинок. У меня есть посвященный ему очерк “Старость”. Думаю, это трагедия любого большого художника: до поры до времени он интересен всем – блистает в обществе, избалован женщинами, - но приходит старость, и он оказывается ненужным. Мариэтта Шагинян говорила по этому поводу, что любой талант должен дорого платить за тот дар, который дан ему свыше, иногда даже жизнью. Мусрепов был одним из таких людей.
- А каким вы запомнили Оралхана Бокеева? Он так рано ушел из жизни…
- Я его не переводил, но знал… Романтическая, вдохновенная душа. Человек-олень! В жизни держался ярко, броско и всегда несколько особняком от пишущей братии. Высокий, изящный, быстрый. Двигался так, что пышная смоляная грива всегда была как бы позади него… Много писал и много, казалось, легко, издавался. Переводил Оралхана его близкий друг Анатолий Ким. Была в нем некая тайна… Он так и ушел из жизни с какой-то неразгаданной нами загадкой, не успев полностью раскрыться и как писатель, и как личность. Красивый был человек… И - модный парень. Почему-то запомнилось его пристрастие к хорошей одежде, особенно к обуви.
- А Абдижамил Нурпеисов? Вы больше сорока лет рядом.
- О нем я и писал, и говорил много. Кстати, у него тоже юбилей – 80 лет.
Надо же… За годы творческой близости я знаю его как человека степенного, долго думающего. Даже маленькое заявление он может писать три-четыре дня, телеграмму – сочинять неделю. Он очень неторопливый, а иногда - нудный.
Ну такой у него характер. Конечно, в последние годы он немножко изменился, потому что слишком большая обуза на нем: и ПЕН-клуб, и писательство, и отношения с разными людьми. Когда человек находится под постоянным прессом, а Нурпеисов всю жизнь под ним, то характер меняется.
На нем это отразилось так, что его внутреннее духоустройство не совсем совпадает с тем, что его окружает. Поэтому в нем всегда присутствует внутренний неуют, он очень недоволен и собой, и своими произведениями, и окружением, и тем, что происходит в литературе. Все это лежит в нем тяжелым грузом. Отсюда – постоянная трагедия. Разговаривать с ним все сложнее, он стал немножко замкнутым, раскрыть его сейчас трудно - он уже почти не раскрывается. Так я воспринимаю сегодня своего старого друга.
Байбише литература не прощает измены
- Сейчас талантливые литераторы уходят в политику. Толен Абдиков, Олжас Сулейменов, Абиш Кекилбаев, Чингиз Айтматов…
- Много, много писателей ушли в политику. Я не могу их ни осуждать, ни оправдывать. У каждого своя стезя. Некоторые писатели считают, что литература – это верная байбише, она, мол, никуда не уйдет, а политика – это соблазнительная токал. С ней интересно поиграть, а когда она наскучит, ее можно бросить и вернуться к законной байбише. Но литература очень строптивая и гордая особа, и, если ты ее однажды обманул, она тебя второй раз уже не примет, и в лучшем случае тебе остается довольствоваться ею только на уровне хобби. А политика-токал хитра, ты и сам не заметишь, как она заставит плясать тебя под свою дудку.
Особенно мне жаль моего давнего друга Абиша Кекилбаева. Он очень одарен, мудр, удивительно много знает, но он ушел в политику, считая, что в настоящее время для Казахстана она важнее, чем литература. Мне кажется, он не свосем прав. Ему самой судьбой отведено в литературе и истории исключительное место, он мог бы стать гигантом на уровне Ауэзова, но политика-токал лишила нас стольких не написанных им книг. Я и сам тот год, когда был депутатом, считаю потерянным для литературы. Мне было там так скучно и неинтересно, что был только рад, когда смог вернуться к своей законной байбише литературе, с которой по сию пору живу в мире и согласии.
“Переводчиков казахской литературы почти не осталось”
- Проблема литературного перевода – одна из главных наших болей, - продолжает Герольд Бельгер. - Было время, когда переводчиков, переводящих с языка на язык, вообще не было. Были так называемые подстрочникисты, то есть литературные негры, которые готовили “литературную глину”. Ее отправляли в Москву, где местные литераторы – профессионалы и непрофессионалы (нередко это были просто окололитературные шустряки) – лепили из нее бог весть что. Эта дурная практика двухстадийной системы переводов существовала очень долго.
Меня вообще долгие годы пытались держать в подстрочникистах. Но меня как переводчика воспитал Нурпеисов. А у него требования были такие - не просто “глина”, а максимально приближенный к оригиналу подстрочник, который передает не только содержание, строй и синтаксис предложения, но стиль и художественное своеобразие писателя. Такой перевод не позволяет отсебятин, он заставялет художественного обработчика держаться в строгих рамках оригинала. Поэтому Юрий Казаков, который переводил “Кровь и пот” по моим подстрочникам, был мною недоволен. Он говорил: “Дайте мне глину, я сам буду лепить”. А я давал ему почти готовый материал, где нужна была только стилистическая правка. Его это раздражало и сковывало.
Когда мне надоело ходить в подстрочникистах, я сам стал писать статьи, рассказы и повести. А потом появилась целая волна переводчиков - Бахыт Каирбеков, Сатимжан Санбаев, Бахытжан Момышулы, Майра Жанузакова, Ерлан Сатыбалдиев, Кайрат Бакбергенов… За их плечами был литинститут, они могли вполне адекватно переводить, уже хорошо заявили о себе. Но тут настали новые времена. Союз распался, издавать национальную литературу в Москве не стали. Следовательно, наши писатели перестали выходить на международную арену, то есть переводчики стали ненужными. Одно время казахскую литературу очень много переводили в Москве, в ГДР и Чехословакии. А кого сейчас издают на иностранных языках? Разве что Олжаса Сулейменова и Мухтара Шаханова. Ныне казахская литература варится как бы в собственном соку. И теперь о нашей литературе за пределами Казахстана никто ничего толком не знает, она в проигрыше, поэтому многие казахи сейчас стали писать на русском языке. Такая литература имеет право на существование, но это не совсем казахская литература, она – казахстанская. А у нас ведь есть хорошие национальные писатели - Тынымбай Нурмагамбетов, Мухтар Магауин, Дулат Исабеков... Но их не переводят, поэтому о них знает в основном только казахский читатель. И председатель нашего ПЕН-клуба Абдижамил Нурпеисов, где бы сейчас ни выступал (недавно, например, на Конгрессе ПЕН-центра в Норвегии), всегда говорит о том, что переводчество нужно поднять на прежнюю высоту. Какие-то попытки сейчас есть. В Астане, к примеру, образовано новое издательство “Аударма”, которое намерено издать всю мировую классическую литературу и всех лауреатов Нобелевской премии в области литературы. Первые шаги нового издательства радуют. Правда, меня беспокоит то, что оно переиздает устаревшие переводы, которые сделаны 30-40 лет назад. Это не выход: переводы время от времени надо обновлять, чтобы они соответствовали современным требованиям. В Японии, например, “Анну Каренину” перевели уже девять раз! И это практикуется не только там, классиков переводят вновь и вновь во всем мире.
Есть старые кадры, а молодых людей, которые могли бы переводить достойно с иностранных языков на казахский, почти нет.
- Почему “Последний долг” Абдижамила Нурпеисова перевел Анатолий Ким, а не вы?
- Первое издание первой книги перевели я и Петр Краснов. Позже Нурпеисов ее полностью переделал, и сейчас там стоят фамилии моя и Кима, а вторую книгу дилогии полностью перевел Ким, к ней я отношения не имею.
Как писателя Кима я очень высоко ценю, у него шикарный язык, но в переводах он придерживается совсем иного принципа, чем я. Мой – переводить то, что есть, то есть предельно точно восстановить оригинал средствами другого языка, его – “сыграть партитуру” на свой лад. И то, и другое имеет право на жизнь, но я все же сторонник точного, адекватного перевода.
Из последних своих переводов наиболее удачным считаю “Исповедь матери” Дильды Матайкызы и книгу, которую я сам же составил, - “Рассказы о биях”.
Их издали очень красиво. Что касается Дильды Матайкызы, то когда я взялся за перевод ее книги, то и не знал, что она мать Имангали Тасмагамбетова.
Мне понравилось, каким богатым, сочным языком автор написала о казахской нравственности, ментальности, забытых обычаях. Позже нашлись злопыхатели, которые сказали: “Бельгер знает, кого переводить!” Но я к этому отнесся спокойно, с Дильдой-апа мы, как два пациента, впервые встретились в больнице и сразу друг другу понравились - она очень интересная собеседница и независимая женщина. “Исповедь матери” “Простор” опубликовал в нескольких номерах, потом трехтысячным тиражом вышла отдельная книга. Этого очень мало, книгу сейчас спрашивают даже астраханские казахи. Ее могли бы издать и 40-50-тысячным тиражом. Так что злопыхатели злопыхателями, но то, что я нашел эту книгу и сам вызвался перевести, наполняет меня чувством исполненного долга.
- Как вы собираетесь отмечать свое 70-летие?
- Мое 60-летие торжественно чествовали в театре, подарили 30 чапанов, хвалили на все лады, а я сидел с красными ушами и все это терпеливо выслушивал. Но раз было – и хватит, такого чествования больше не желаю. Но у меня есть друзья, коллеги, земляки. Я, наверное, приглашу их в ресторан, и за коньяком или водочкой мы отметим мой юбилей, а уж их хвалебные слова как-нибудь переживу. И на этом все. А лучшим подарком для меня было бы издание моих книг, но такого предложения пока не было. Я немножко недоволен тем, что как переводчик казахской литературы к 70 годам не имею ни одной книги на казахском языке. Она вообще-то была уже составлена, но в последний момент меня исключили из тематического плана.
И получается, что я всю жизнь перевожу казахских писателей, сам пишу на казахском, но еще ни одной моей книги на государственном языке не издано. Это, конечно, минус, но пусть об этом думают другие, а не я.
Рашид Файзутдинов.
Выпуск №43 за 29.10.2004»Инфо-Цес» |
