Ельдес Сейткемел Год Птицы и Библии – так станут называть 1970-й культурологи и искусствоведы. Джонатан-Чайка и Иисус-Суперзвезда воцарились голубыми небесами неоромантизма над карнавальной потехой молодежной субкультуры. Почти сорок лет прошло с того взлета - и что?.. Время двух поколений на исходе – время тех, кто взрослел и мужал в 70-80-е годы прошлого века. Те, кто по старой советской традиции был объединен в некий условно-возрастной, но в большей степени мировоззренческий страт общества – «шестидесятники», - были совсем иными. В свое время они сменили «фронтовиков», и это – просто судьба: послевоенное детство, Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве, «оттепель», ввод советских войск в Чехословакию, диссиденты - словом, эпоха. Идущим следом досталась временная колдобина, упасть в которую невозможно, а споткнуться не удалось – обошли, не выпав из времени, но так в нем и не обозначившись. Пошаркали неуверенными шажками, словно прибитые той уверенностью, что идти вперед, конечно же, надо, тем более что это – дорога в никуда, а значит – ответственности никакой. За эту абсолютно безвольную «прибитость», наверное, и получили прозвание - «семидесяхнутые». И то, что нас сменили «восьмидерасты» - слабое утешение. На младую долю их поколения пришлись и Афган, и «перестройка», да и, по большому счету, развал Союза. Все какое-то движение… Как в сказке: чем дальше – тем страшнее. Но – «движняки»… А нам в 70-х оставалось одно – читать. И не как в «эпоху гласности», когда читать стало интереснее, чем жить – нам жить надо было для того, чтобы… читать. Почувствуйте разницу. Мы ее чувствуем и чуем до сих пор. Да, чуем, обостренно воспринимаем, как в потоке сегодняшней информации, в ее спешном потреблении утрачивается уникальная способность нашего поколения соотносить себя с текстом произведения, вживляться в него, становиться его частью. Мы были обрывками текстов, смешанных и смешных. Мы цитировали громадными кусками Ильфа и Петрова, мурлыкая под нос невнятную ахинею музыкальных цитат из «Битлз» и рок-оперы «Иисус Христос – Суперзвезда». «Видишь, все мои несчастья тонут// В этой мелкой лужице вина…». Книги, музыка и вино. И оставьте в покое Омара Хайяма с его «вином знаний» - нашим вином было дешевое, крепленое. Бормотуха, сиречь, шмурдяк. И над всем этим в середине семидесятых взлетела Чайка. «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха. Как сейчас помню тот номер журнала «Иностранная литература», который у меня зажилили сокурсники. И бледные фотоиллюстрации к повести-притче - они не впечатлили, чего не скажешь о тексте… Он был сказочным. И здесь речь не о художественных достоинствах. Этой сказке из жизни животных хватало всего, чтобы хватать за живое. За то живое, что и было той самой жизнью в тексте. Той сказкой и тем сказочным лесом, через который следовало пройти согласно обряду инициации. У многих народов именно сказка- миф о юноше, идущем через темный волшебный лес и встречающем на своем пути добрых и страшных его обитателей, и была той самой подготовкой к взрослой будущей жизни, рассказанной на ночь. Хорошо, если сон после такого рассказа-введения состоял из сюжетов добрых видений. Плохие предлагалось забыть, как страшный сон, но это тоже было подготовкой к взрослой реальности, в которой… кое-где… не у всех… но порой… случается, чем дальше, тем… Джонатан-Чайка при всей своей сказочности был реальностью. Той самой, которой мог стать каждый вживляющийся в этот текст, но с условием – жить не в сказке, а самой сказкой, грядущим ее воплощением. Вчитаемся… Ричард Бах. «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»: - Чтобы летать с быстротой мысли или, говоря иначе, летать куда хочешь, - начал он, - нужно прежде всего понять, что ты уже прилетел... …Джонатан должен отказаться от представления, что он узник своего тела с размахом крыльев в сорок два дюйма и ограниченным набором заранее запрограммированных возможностей. Суть в том, чтобы понять: его истинное "я", совершенное, как ненаписанное число, живет одновременно в любой точке пространства в любой момент времени. Как пелось в бардовской песенке тех лет: «Я хочу карнавалы Монмартра// И насмешливо грустный Париж//Я хочу, проснувшись назавтра// Видеть холод стокгольмских крыш…». Хочу. Да. Я… Но время шло, все изменилось. А теперь самое время спросить себя: сейчас хочешь? Хочешь в отеле Нью-Йорка или в центральном отеле Урюпинска – не суть важно – ходить из угла в угол, задавая себе один и тот же вопрос: «Что я здесь делаю?». Хочешь… «понять, что ты уже прилетел...». Хотел… летать куда хотел. И прилетел. И – все. Тогда, в семидесятых, мы не могли знать, что достижение цели – это конец пути, смерть желанья. А тогда в виде разъяснений (листок-вкладыш к мечте) и инструкций по использованию свободолюбивых грез нам указывался нескончаемый путь к обретению личной свободы. Новомодная теперешняя «сбыча мечт» не предлагалась. Предполагалось обретение счастья в пути к свободе. - На самом деле каждый из нас воплощает собой идею Великой Чайки, всеобъемлющую идею свободы, - говорил Джонатан по вечерам, стоя на берегу, - и безошибочность полета - это еще один шаг, приближающий нас к выражению нашей подлинной сущности. Для нас не должно существовать никаких преград. Ничего не напоминает? Великая Чайка - как «эманация орла» с американского доллара. Всеобъемлющая идея свободы в выражении подлинной сущности – свобода достигается обилием этих самых долларов и на пути к такому «изобилию»… «Для нас не должно существовать никаких преград». Как часто мы слышим теперь от наших «нуворишек»: «Мне деньги нужны для того, чтобы не думать о них». Лукавая подмена дзен-буддизма сэлинджеровской «дохлой кошкой»: она-то и есть самое дорогое на свете, потому как ей цены нет. А мы-то думали, «нувориш» и «нумизмат» – синонимы... Но читаем дальше, из нашего сегодня – независимого и свободного… Он говорил об очень простых вещах: о том, что чайка имеет право летать, что она свободна по самой своей природе, и ничто не должно стеснять ее свободу - никакие обычаи, предрассудки и запреты. - Даже если это Закон Стаи? - раздался голос из толпы чаек. - Существует только один истинный закон - тот, который помогает стать свободным, - сказал Джонатан. - Другого нет. На пути к истинной свободе Стаи нет и быть не может. Не нужна и даже вредна – вырабатывает законы, по которым и живет. Серо, однообразно, равновелико - без величия полета к Свободе. Не было бы Стаи – никто бы и не заметил. Из тех, кто выбрал ипостась свободной Чайки… Но странное дело: именно в это время взлетает новый мифический герой – Steven Seagull – Степан Чайка, по-нашему (он же – кок Райбек), изгнанник и избранник, как и Джонатан Ливингстон, но защищающий свою Стаю… Из любви к ней. Не читал, наверное… Ты не должен любить обезумевшую стаю птиц! Ты вовсе не должен воздавать любовью за ненависть и злобу. Ты должен тренироваться и видеть истинно добрую чайку в каждой из этих птиц и помочь им увидеть ту же чайку в них самих. Вот что я называю любовью. «Невыдуманному Джонатану-Чайке, который живет в каждом из нас» посвятил свою повесть-притчу Ричард Бах. И именно эта притчевость сообщает новые смыслы судьбам ребят, которые читали, обсуждали, выпивали и выбрали… Свободу как полную «Liberty» ОТ всего… Вот только ДЛЯ чего она вам – Мухи, Мухтары, Рахаты Мухтаровичи?.. Не знаю. Но чувствую…Чайка здесь больше не живет. 05 июнь 2009 http://www.izvestia.kz/news.php?date=05-06-09&number=17
