Я невероятна, хотя могу находиться в двух, трех, десяти, миллионах судеб
одновременно, рисуя пересечения линий на руке вечности. Я обволакиваю
периной твой рассудок, он становится мудр и чуток ко всему, что дышит.
Моя интенсивность может быть выражена нежностью, страстью, целой
палитрой от розового до бордо. Вы, целуя кого-то, думаете, что пригубили
человека, но на самом деле это я пригубила вас обоих, чтобы
п(р)оявиться. Но это всего лишь мои романтические фокусы, но давайте о
настоящем. Я бывает, бужу в человеке эстета, у него появляется вкус к
жизни, увлечения, страсти, тяга к прекрасному. А это все я волную море
восприятия. Иногда меня пытаются объяснить психологией, создать какие-то
законы, маневры, а я все не появляюсь, потому что единственное на что я
могу откликнуться – это искренность. Она пробуждает во мне искру,
которую я позже в твоей душе превращаю в неугасимое пламя. И сердце
перестает существовать в организме в статусе мышцы, оно становится
поэтичней, полней, добрей. Одним словом оно себя по-настоящему осознает,
как и ты, человек.
...С некоторых пор я стала замечать странности в поведении моего мужа.
Даже ничего не значащие обычный взгляд, слово или дежурный поцелуй едва
заметно, едва ощутимо выдают какое-то изменение в наших
взаимоотношениях. И это не холодность, а скорее наоборот. Муж стал
более... более любовником, чем мужем. Он словно находится в состоянии
какого-то легкого опьянения, любовной эйфории, как будто снова
переживает наш прошлогодний медовый месяц. Я написала "наш" и вдруг
почувствовала странный укол ревности. Словно это слово уже не
принадлежит мне и между мной и мужем появилась какая-то... Боже мой! Я
пишу на кухне, а по "Радио Ретро" Анжелика Варум поет: "Другая женщина у
тебя!". Неужели правда? Да, я слышала от подруг, что мужчины меняются,
когда заводят любовницу. Они словно сравнивают и всегда более
возбуждены, чем обычно. Но как он может! Я же все делаю для него! Вчера
привезла мамин шкафчик для посуды. Вымыла, вычистила – пусть старенький,
но в нашей кухне стало очень уютно. А он вечером взглянул и как-то
странно рассмеялся. Потом подошел ко мне, очень крепко обнял и
поцеловал. Долго и так непривычно, что я даже оттолкнула его. А он,
кажется, этого даже не заметил – взял свою газету и преспокойно ушел
курить на балкон. Кто она?
Маленький чиновник Балбал Адамыч Тенгри сам не ожидал, что принесет ему
такое наследство. Уволился начальник и, уходя, последним приказом
приказал: «Забери к себе в кабинет мой аквариум».
Аквариум был так себе. Старый, сто раз латанный по швам жутким гудроном
сорокалитровый параллелепипед. И вместо хрустального мира прекрасных
рыб, света и аш-два-о у Балбала Адамыча в нем почему-то постоянно
плескалось нечто другое с запахом затхлого болотца, усиленного фильтром,
дающим мириады вонючих пузырьков. И где-то в мути этой чертями в тихом
омуте мелькали куцые плавники.
Сотрудники от сего безобразия просто балдели! Но Балбал Адамыч терпел и
менял воду, которая наутро снова мутнела. Раз в неделю ловил сачком
ошалевших рыб и пересаживал на пару часов в трехлитровую банку, а затем
снова забрасывал их в аквариум – в холодную, как смерть, и белую, как
она же, хлорированную воду. Этот болезненный процесс он оптимистично
называл «конца света не будет». И объяснял коллегам: «Всех нас тоже
когда-нибудь пересадят в банку, чтобы почистить этот мир».
Далеко-далеко в неведомой стране зачиналось утро и всходило солнце.
Солнечные лучи освещали высокую фигуру Колосса, который протянул свои
каменные ладони навстречу нежному утреннему теплу и на его, словно
наделённом жизнью лице светился восторг, посвященный рождению нового
дня, начинавшегося у соединения моря и земли и отображавшегося в
рубиновых глазах исполина радостью, рассыпая искры её на воду,
прибрежный песок, обращая пляж в промытые золотые россыпи.
По этим драгоценным крупицам, на обласканном тёплым светом кусочке
морского побережья, бродили ленивые, белоголовые чайки, готовящиеся
взмыть в ещё невидимую бездну неба, где их ожидали насиженные ими
голова, плечи, и руки каменного великана, протянувшиеся к теплу
восходящего солнца.
Дорожный инспектор Донгелеков влюбился... в водителя! В природе с
дорожными инспекторами Донгелековыми такое происходит с периодичностью в
200-250 лет, как и миграция скунсов из Алабамы в Алматы, вспышка
Сверхновой в "Екі Жұлдыз" и вспышка слева на учениях Казбата.
Стоял апрель, и какой-то психованный ангелок-купидон с особым цинизмом
дважды бабахнул в Донгелекова из-за светофора на пересечении Фурманова и
Абая. Любовный дартц пробил нагрудную бляху, а контрольный дротик попал
под козырек фуражки. Ноги подкосились, как у пьяного народного
избранника, когда тот выходит из-за руля своего "Лексуса", а в глазах
все поплыло: алматинские горы, которых уже не видно, банки, которые эти
горы же и загородили, потные задницы в окнах "Мудана" и неземной лик
водителя "Хонды", выворачивающей с Абая...
Лунный свет выполз из-за оконной рамы и тихо лег на полку. Резиновая девица вздохнула.
– Проблемы? – шевельнулся фаллоимитатор.
– Любви хочется, – вдруг всхлипнула она.
– Чего?! А-а, так это ж не проблема – купят тебя и...
– Дурак! У вас только одно на уме. А я может серьезно хочу, Настоящей Любви.
– Пхавда-пхавда, хобели они вхе, – прошамкала искусственная вагина, – Попольхуются и бхохят.
– Зачем же так сразу?! – вскинулся презерватив с усиками, – Зачем на всех-то переносить?
– Ой, обиделся, ой, умора! – затряслась каучуковая задница, – Тобой-то уж точно попользуются и бросят.
– А хоть бы и так, – надулся презерватив, – Зато я выполню свое предназначение в этой жизни! Без соплей...
– Кончайте философы, – включился вибратор, – Любовь и секс неразделимы.
– Верно, браток! – вскочил фаллоимитатор, – За так даже прыщ не вскочит – только по любви!