АЛЕКСАНДР МАТВЕЕВ
Александр Иванович Матвеев родился 8 марта 1939 года в селе Пономарево, Усть–Калманского района Алтайского края.
После окончания ремесленного училища № 12 был мобилизован работать на заводе «Трансмаш» слесарем по ремонту промышленного оборудования в городе Барнауле.
Служил рулевым-сигнальщиком на подводной лодке на Тихоокеанском флоте. Окончив Алма–Атинский кинотехникум, распределился в город Целиноград, где проработал около десяти лет в областном управлении кинофикации.
В 1973 году был переведен на работу в Госкино Казахской ССР начальником управления кинофикации и кинопроката.
С 1979 года работал заместителем управляющего треста «Казтеплоизоляция» затем первым вице–президентом ассоциации «Казтепломонтаж». Заочно окончил планово–экономический факультет Алма–Атинского института Народного хозяйства.
Автор четырёх стихотворных сборников: «Страницы памяти» (1994г.), «Лебеди над лугом» (1998г.), «Линия судьбы» (2000г.), «...Не поле перейти» (2005г.) и коллективного – с алтайскими поэтами «С любовью к малой родине моей…» (2002г.).
В стихах раздумья о судьбах Родины, возвращение к Истокам, яркие воспоминания послевоенного детства. Автор искренен в признаниях любви к родному краю, его природе, женщине. С сыновней благодарностью проникнуты строки к людям и земле Казахстана, на которой прошла почти вся жизнь, с ее обретениями радости и болью невосполнимых утрат.
Автор имеет публикации очерков, стихов и рассказов в журналах: «Жана фильм – Новый фильм», «Нива», «Простор», «Сибирские Афины», «Алтай», альманахе «Литературная Алма – Ата» и периодической печати. Имеет переводы стихов с казахского на русский язык. Член Союза писателей Казахстана.
НА ПОБЫВКУ ЕХАЛ...
Рассказ
Поезд Владивосток – Москва шестые сутки чапал по заснеженным бескрайним сибирским просторам. Все эти дни группа моряков-тихоокеанцев, ехавшая в краткосрочные отпуска, беззаботно травили анекдоты да флотские байки (в основном про старых службистов-мичманов и розыгрыши молодых, впервые взошедших на корабль) или полировали столик, забивая “козла”, пожалуй, самое массовое из развлечений на флоте. Несколько особо держались гвардейцы-катерники, загнавшие на одной из остановок поезда новенькие яловые сапоги и доканчивавшие уже последние остатки роскоши.
Однообразие тайги по обе стороны железнодорожного полотна постоянно рябило за окнами выстуженного плацкартного вагона. Старшину второй статьи Виктора Нефёдова совсем не угнетало замкнутое пространство. Почти как на подводной лодке, хотя и отличается весьма приемлемым комфортом. Тем не менее, и этот уют уже изрядно поднадоел за дни длительного пути. Досаждало постоянное хлопанье дверей, толкотня торгашей, зачастую прикидывавшихся немыми, предлагавших всякий примитив, вроде порнографических черно-белых фотографий и прочей заурядной кустарщины. Надоедал запах угольной гари. Попутчики не однажды предлагали Виктору, на высадку, сразиться с козлятниками. Но он, поблагодарив их, всякий раз отнекивался. Припомнил, как однажды штурман, которого он считал образцом современного офицера, крайне удивился, увидев его с полными руками костяшек, и заметил, что эта игра по интеллектуальному уровню стоит на втором месте после перетягивания каната. Наконец-то хотелось собраться с мыслями, обмозговать проблемы, возникшие там, на гражданке, за время его службы. Дела сердечные иногда не ко времени крепко царапали душу, приходилось сдерживать накатывавшие воспоминания, успокаивая себя – приеду, разберусь...
Переодевшись в робу, чтобы не мозолить глаза попутчикам своими флотскими регалиями, он с удовольствием целыми днями читал, уходя в мир иллюзий, сидя за боковым столиком у окна. Проезжая Байкал, подметил, что его зимнее убранство не восхитило тем постоянным великолепием природы, что наблюдаешь в летние месяцы. Слонявшиеся от безделья по вагону пассажиры, присаживаясь, старались завести никчемные разговоры, на которые Виктору было жаль терять драгоценное для него время.
Ещё в самом начале пути в сумерках вагона напротив него пристроилась молодая особа, симпатичная, но, как он отметил, шалавистая. Правда не сразу докумекал, что эта акция предумышленная и целенаправленная. Не церемонясь, она завела откровенно-пошловатый разговор о своём существовании. О том, как, будучи ещё школьницей, однажды на вечеринке у своей одноклассницы по случаю дня её рождения она “пролетела” с братом подружки, морячком, приехавшим в отпуск.
И вот с тех самых пор, у неё, якобы, осталась необъяснимая страсть к морякам. На этом её пристрастии уже неоднократно “залетала”, как она выражалась, но всегда как-то выкручивалась. И вроде бы спохватившись, лукаво добавляла: “И зачем я тебе это всё рассказываю? Никому никогда так не исповедовалась, тут вдруг прорвало”. – “ А ты не рассказывай, мне это абсолютно не интересно”, – посоветовал Виктор, чем крайне обескуражил незваную собеседницу, дав ей понять, что дальнейшие их встречи у окна за столиком бесперспективны...
В те годы у подводников было хорошее правило: отбывающему в отпуск или на новое место службы сослуживцу набивали вещмешок деликатесными консервами и прочим провиантом вроде шпрот, шоколада, колбас и т.д. А у буфетчиц вагонов-ресторанов это всё обменивалось на спиртное, в основном на пиво.
За очередным коллективным ужином Виктор предложил старшему матросу Володьке очаровать его знакомую Незнакомку Правда, было непонятно, куда она и зачем едет. Вешать лапшу на уши парень, оказалось, умел. При знакомстве в компании представился одним из первых, не учитывая того, что попал в среду плавсостава. Его сразу же раскусили на предмет: видел, море с берегу, а качку в ресторане, но, позубоскалив немного по этому поводу, вскоре оставили в покое.
Как и следовало ожидать, девка-то оказалась не промах... По вечерам стала уводить его “к всенощной”, в какую-то подсобку, договорившись с проводницами. Услуги оплачивались за счёт Володькиных проездных. И стал сухопутный моряк уходить “забивать козлиху”, как теперь выражалась по этому поводу вся “кают-компания”...
В Новосибирске попутчица сошла вместе с Володькой. А на недоумённые взгляды при прощании он поделился своими соображениями, мол, нагряну вопреки расхожей пословице, – “со своим самоваром”. Где-нибудь у тёток пристрою на время отпуска, чтобы не будоражить родню и не обидеть родителей.
А чуть раньше, перед самым Новосибирском, прощались почти по-дружески с освободившимся зэком, при знакомстве назвавшимся Прохором.
Как-то утром напротив остановился затрапезного вида мужик и с дрожью в голосе попросил пустую консервную банку, чтобы заварить в ней чифирь. “Я старый чихнарь и без чифиря жить не могу. Полкружечки шарпанёшь, и сразу – небо в алмазах”, – при этом он показывал закопчённую эмалированную кружку. Полупричитая стал рассказывать, что поручил ночью своему напарнику надыбать какой-нибудь дури или чифиря заварить, а этот хмырь, не спросив, сунул его кружку в топку печки вагона... “Это же единственный подарок, оставшийся от матери! Теперь эта лагерная падла отлёживается в соседнем вагоне с начищенным хрюкальником”, – закончил он своё повествование. Незнакомец в открытую, с нескрываемой жадностью глядел на закусь и початую бутылку водки, поэтому без китайских церемоний принял предложение подхарчиться. Хряпнув почти гранёный стакан водки и закусив говяжьей тушёнкой, новый знакомый живо благодарил, как он выразился, за халявное молоко от бешеной коровы. Так более четырёх суток Прохор простоял почти на полном довольствии тихоокеанцев. Оказался при этом не оборзевшим человеком, интересным собеседником и редкостным знатоком уголовного жаргона. Надо сказать, что его прошлое ни у кого не вызывало особого интереса, хватало такта не влезать к нему в душу, но у Прохора явно проскальзывало желание как бы покаяться в душещипательных историях о своей непутёвой жизни перед этими доверившимися ему ребятами, пусть и не теми людьми, что давно прокляли его человеческую суть... Частые проверки документов выводили Прохора из равновесия. И тогда на очередном всеобщем трёпе было решено облачить его во всё флотское, мол, при компании сойдёт за мичмана-сверхсрочника. Переодетому Прохору сыпали ободряющие комплименты, мол, стопроцентный “сундук”. По этому поводу Виктор, вспомнив, процитировал лозунг, начертанный каким-то острословом в гараже их береговой базы: “Сундук – тормоз коммунизма!”, отчего Прохор просиял, услышав такое определение как бы в свой адрес. “Уж я-то, кореша, гы-гы-гы, в натуре, за свои три ходки подтормозил коммунизму”, – почти с вызовом признался условный “сундук”. От такого признания-бахвальства стало несколько некомфортно в купе, и кое-кто ненароком оглянулся, обращая взор к проходу...
Все понимали, что затея с переодеванием Прохора не вписывается в тему придуманной хохмы. Как ни маскируй его, без напряга можно было разглядеть: лесоповал по “мичману” прошёлся основательно. Опекуны побаивались, что с таким отношением к политическому курсу страны и святой памяти о родной матери он может просто не добраться до родного порога. К счастью, всё обошлось.
На свою станцию Виктор приехал ещё затемно. В отчаянной давке, едва втиснувшись на остановке у железнодорожного вокзала в битком набитый трамвай, услышал знакомые разноголосые капризы недоспавших детей, поднятых вместе с родителями, как по тревоге, первыми заводскими гудками. Уже не одно поколение “будущих строителей коммунизма” по дороге в ясли и садики не по-детски наравне со взрослыми испытывали “временные трудности” острой транспортной проблемы города.
Моряк, несмотря на зимнюю стужу, был “...в бушлатике морском” (как пел Леонид Осипович Утёсов). Тихоокеанец совсем недолго оставался незамеченным. Какой-то верзила, разгребая работный люд своими огромными клешнями, дыша в лицо вчерашним “ершом” и подмигивая, сочувственно изрёк: “Ну что, постёгивает южного морячка северный ветерок?.. Уж я-то по себе знаю, как наша позёмка гуляет по флотским клешам: в одну штанину влетает, а из другой – обратно”. – “Пока что терпимо”, – ответил вошедший. “Вот я когда приезжал к родителям зимой по телеграмме, – продолжал верзила, показывая свою осведомлённость и явно рисуясь, – то тоже шинель оставлял на корабле. Хоть и очень дубарно было, а поехал всё равно в бушлате, да и “сопливчик” на шею не цеплял. Он душу морскую конфузит”.
Так уж принято у моряков флотов российских, встретившись, надо обязательно пообщаться, ревностно проверив на подлинность того, ходит ли он по морю или плавает... И этот резервист не стал исключением из неписанных правил.
Чувствуя, что постепенно начинает овладевать “аудиторией”, этот бывший “водоплавающий” продолжал шпарить без остановки: “А кому тут придираться за нарушение флотской формы одежды? Вот я однажды патрулю вечером честь не отдал, торопился проститься перед отъездом с подружкой. Так меня какой-то лейтенантик грозился водворить в комендатуру. Едва выкрутился, мол, у нас на флоте честь отдают только до захода солнца, а после спуска флага – отдавать не положено. Вот суша! – поверил, хотя “вставил изрядный фитиль”, но отпустил. Последнее свидание с девочкой чуть было не расстроил. Эту байку отпускник за свою службу слышал, пожалуй, в четвёртый раз, но не подал виду: зачем парня разочаровывать, пусть “травит”...
Однако на этом домогательства не закончились: “Ну, как там, на Тихом-то?” – “На Тихом-то океане всё нормально”. – “А я – на Балтике, на нашем подшефном крейсере “Свердлов” трубил башенным комендором главного калибра. Слышал про такой?” – “Да, слышал, разумеется”.
Бывшего “альбатроса морей”, чувствовалось, не совсем устраивали односложные сухие ответы собеседника, а в планы служивого никак не входил этот неуместный и надоедливый трёп, столь не подходящий к месту, обстановке и настроению. Виктор знал этот крейсер. Когда-то с завистью смотрел на моряков, приезжавших встретиться с шефами. Встречи проходили в заводском Доме культуры. Помимо всех прочих торжеств чествовали призывников, прошедших флотскую медкомиссию. Теперь там служат его годки. С ними он иногда переписывается. А юношеская мечта Виктора осуществилась – он стал подводником.
Как-нибудь в другой раз он поддержал бы беседу. Может быть, поведал бы этому говоруну про то, как ещё в детстве всякий раз ёкало его сердце, когда видел голубой воротник в обрамлении трёх белых полосок. А странное и непонятное название воротника – гюйс – завораживало. Ох, как хотелось прикоснуться к нему, потрогать и погладить рукой. Вот бы самому иметь такой же. Сейчас его мысли были совсем о другом... Правильно ли он поступил, не упросив командира отсрочить заслуженный им отпуск на более благоприятное время? Стоило ли семь вёрст киселя хлебать, чтобы лишний раз бередить душу тем, что свершилось? Вроде, всё решено, возврата к прошлому никогда не будет. Лишь только как бы случайно увидеть Её у проходной завода. Вот эта-то идея и втемяшилась ему ещё в поезде и уже целую неделю постоянно сверлила мозг. Всё вдруг само как-то приспело, когда он увидел в расписании время прибытия поезда на станцию назначения. Почти как в песне: “У входа родного завода”, только здесь всё будет с другим подтекстом. А если предмет его неукротимой страсти работает во вторую смену? Значит, тому быть. В общежитие он ни за что не пойдёт, а возвратится на вокзал за вещмешком и чемоданом, оставленными им в камере хранения. Надо будет успеть на единственный рейс АН-2, летающий до райцентра. Если только повезёт – до дома придётся добираться с оказией или с кольцевым почтовиком, на какой-нибудь заезженной доходяге...
Ехать со станции по зимнему бездорожью при такой экипировке равносильно самоубийству. Не однажды внезапно разыгравшаяся метель собирала свою дань человеческими жизнями, и большей частью жизнями солдатиков-отпускников. Его мысли прервал часто позванивающий трамвай, заскрежетавший на поворотном кольце, будто бы выколачивавший последних пассажиров. Швыряя им почти под ноги снопы радужных брызг, он как бы обозначал конец пути. Впереди, в проеме сплошного высоченного забора, светились огоньки проходной, поглощавшей людские ручейки первой рабочей смены. Редкие всплески возвращавшихся с ночной – третьей – тут же растворялись на стыке улиц. Знакомая картина ностальгически ворошила воспоминания.
С приближением рассвета чувствовалось заметное усиление мороза. Простояв в ожидании минут пятнадцать, Виктор начал выбивать чечётку, что ему не однажды приходилось делать в наряде внутреннего караула. Пожалуй, одно из объяснений того, что моряки при случае неплохо бацают – это их нежелание лишний раз что-то теплее поддеть, вот и приплясывают всякий раз, чтобы согреться. Холод всё сильнее напоминал о себе, и Виктор чаще стал подумывать: зря не достал тёплые вещи. Теперь щегольство выходило боком – как бы не простудиться...
Виктор не увидел, а узнал по знакомым голосам в приближающейся стайке своих девчат, в предрассветной морозной мгле торопившихся на работу. Окликнув, пошёл им навстречу.
Объятия и поцелуи в щёчку, благоговея, сыпались с искренним восхищением. Иней, слетавший с их кудрей, форсисто вы¬глядывавших из-под шапок и платков, таял на его лице, горевшем от чрезмерного волнения. Захватывало дух от знакомых запахов недорогой косметики. Его буквально укачивало от столь неподдельного внимания. При соприкосновении с девичьими лицами сказывалось долгое отсутствие общения с женским полом, слегка подсасывало что-то внутри...
Девчата наперегонки тарахтели о заводских новостях и изменениях в цехе, зная, что гудок скоро возвестит о начале смены и в проходной вахтёры “заклинят” вертушки.
Обалдело воспринимая поток обрушившейся на него информации, Виктор то и дело крутил головой по сторонам, всё ещё не теряя вожделенной надежды. Казалось, что Она вот-вот присоединится к ним со своей подругой, её постоянным советчиком в амурных делах и несомненным для неё авторитетом в быту и производстве. Вдруг кто-то вполголоса игриво запел: “на побывку едет молодой моряк” “Да не крутись ты, не крутись и не выглядывай напрасно, а то буйну головушку отвинтишь. Она эту неделю во вторую смену работает”, – наконец-то прояснил ситуацию по-панибратски откровенный и ревниво-завистливый голосок когда-то “своего в доску парня”. Эти интонации – шибко и безнадёжно страдавшей по нему активистки всех молодёжных и комсомольских мероприятий, однако так и не удостоившейся его внимания, поставили точку в бессмысленном ожидании. “А ты зайди, зайди – чайком с дороги попотчует”. – “Спасибо, досыта в поезде нахлебался, путь долгий, да и в вагоне не Ташкент”. – “Слушай, Вить, если серьезно, – она тебя всё ещё не забыла, до сих пор любит. Слышим, как по ночам иногда всхлипывает, когда с собой в постель укладывает твой подарок – плюшевого мишку”. – “Да, да, мне ребята тоже писали про какого-то Топтыгина, который, якобы, протоптал тропу до её кровати и умеет убаюкивать под воспоминания о былом”, – зачем-то зло съязвил гость, стараясь замять неприятную для него тему.
Виктор, подхватив под руки двух потенциальных невест, проводил всех ударниц труда до самого турникета. Прощался с каждой из них опять же с поцелуями, как и при встрече. Эта сцена в проходной образовала живую пробку из любопытствующих заводчан. Узнавшие Виктора желали непременно поздороваться, засыпали вопросами, просили передать приветы, если увидит общих знакомых по заводу и общежитию. Вернётся ли он в свой цех?
Стараясь больше не привлекать к себе внимания, отойдя в сторонку, герой раннего утра немного отогрелся в дальнем углу неуютной проходной. С надрывом, хрипло провыл гудок... Ох, и врут же поэты, что гудок способен петь. Виктору так не показалось. А может, он и вправду поёт? Особенно в конце изматывающей рабочей смены и когда ты уверен, что тебя кто-то где-то ждёт. Он ещё не знал, что слышит этот грубоватый по тональности и окраске звук в последний раз. Ребром ладони машинально выверив положение звёздочки на шапке, не оглядываясь, заспешил на железнодорожный вокзал...
"Простор" № 2, 2007 г. |
