Бытует мнение, что наше знание – это поверхность шара, а незнание – его объем. Чем больше мы познаем, тем больше убеждаемся в том, что мало знаем.

Этот постулат в какой-то мере применим к поэзии и творческой

биографии Бахыта Кенжеева. В настоящее время у любителей изящной словесности на слуху его стихи, его поэмы, опубликованные на страницах московских журналов, в также прозаические вещи, нашедшие своего читателя. За последние пять лет издано несколько поэтических книг Бахыта Кенжеева, среди этих изданий я отметил бы его избранную лирику, вышедшую на высоком полиграфическом уровне в издательстве “ПAN”.

Предпосылки такого интереса и такой активности со стороны издателей, думаю, кроются не в изменении социальной сферы нашего бытия, хотя и это имеет вполне определенную основу, а в самом мастерстве поэта, ибо Бахыт Кенжеев никогда не был поэтом начинающим. По крайней мере – для меня. Свидетельством тому и моему отнюдь не бесспорному

вердикту – эта небольшая книга стихов, которую я издал на русском и казахском языках под названием “Возвращение”. А рукопись обнаружил в то самое время, которое принято сейчас называть застойным. Обнаружил среди макулатурного хлама в одном из кабинетов Союза писателей Казахстана.

Как здесь не вспомнить ахматовское – “Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...”

Неоднократные попытки издать эти стихи отдельной книгой в

государственных издательствах оказались безуспешными. Видимо, та экзотика, которая сейчас работает на популярность поэта, в то время и являлась основной причиной отказа в издании. А экзотика заключалась в том, что Бахыт Кенжеев – поэт с казахскими корнями, пишет стихи на русском языке и живет в Канаде. Но это, как мне кажется, поверхностное, обывательское восприятие творчества поэта.

Погружаясь в поэтическое пространство этой книги, которая почти четверть века тому назад сотворена автором и впервые выходит в свет, истинный читатель, на мой взгляд, ощутит сквозь трагедийность и немеркнущий свет печали благоговение перед вечной красотой мира.

Дыхание этой поэтической книги сродни дыханию того периода, когда вышел фильм Андрея Тарковского “Зеркало”, в котором за кадром звучал голос его отца – поэта Арсения Тарковского. Сам Бахыт Кенжеев позже напишет об этом:

Пощадили камни тебя, пророк,

В ассирийский век на святой Руси,

защитили тысячи мертвых строк –

перевод с кайсацкого на фарси –

Фронтовик, сверчок на своем шестке,

золотом поющий, что было сил –

в невозможной юности, вдалеке,

если б знал ты, как я тебя любил,

если б ведал, как я тебя читал –

и по книжкам тощим, и наизусть,

по Москве, по гиблым ее местам,

а теперь молчу, перечесть боюсь.

Царь хромой в изгнании. Беглый раб,

утолявший жажду из тайных рек,

на какой ночевке ты так озяб,

уязвленный, сумрачный человек?

Остановлен ветер. Кувшин с водой

разбивался медленно, в такт стихам.

И за кадром голос немолодой

оскорбленным временем полыхал.

В амальгаме зеркала того времени таятся наши чистые помыслы и

наивные надежды. Из амальгамы зеркала того времени, не меняя ни одной поэтической строки, не меняя, несмотря на сотни тысяч

отражений, пришла эта книга.

вовремя первым поэтическим книгам.

И это возвращение – дань уважения творчеству Бахыта Кенжеева.

            * * *

В свой очередной приезд в Алматы Бахыт душевно прочел стихотворение, где были слова о портсигаре. А я ему возьми да и подари фамильный портсигар с Кремлем на крышке, даже резиночка внутри была. Он отнекивался: мол, портсигара не видел, когда писал. Потом присылает книжку, и в ней это стихотворение посвящается мне. Бахыт Кенжеев держит планку русской словесности, он живет в ней, об этом еще Иосиф Бродский говорил.

Мы с Бахытом общаемся по электронке. Где бы он ни находился: в Монреале или, допустим, в Сиднее, – я знаю: есть такой казах, по матери русский, мотается по земному шарику. А если я где-то езжу, все равно с ним связь держу – это хорошо, это правильно.

Бахытжан Канапьянов, "Кофе-брейк".