трудней сберечь голову на плечах

(Из народной песни)

 В середине девятнадцатого века в городе Кашгаре проживал кузнец по имени Адам. Это был искусный мастер. Сабли, которые он ковал, имели на рукоятке маленькие крылышки. Эти крылышки ускоряли ход лезвия вперед. Кованые решетки оград кузнец украшал затейливыми узорами – лилиями, цаплями и аистами, и эти решетки не пропускали ни вора, ни врага. Говорили, что аисты и цапли ночами оживали и отпугивали врагов, а лилии источали яд, способный отравить своими парами любого, кто попытается проникнуть через ограду.

Когда Адаму исполнился сорок один год, он стал делать посуду из бронзы и меди - чаши, кубки и блюда. Тот, кто отведал хоть раз из такого блюда или отпил из его чаши, излечивался от всех болезней и даже, поговаривали, обретал вечную молодость. Что же касается клинков, изготовляемых Адамом, то они составляли истинную его страсть. Он искусно украшал рукоятки клинков жемчугом, рубинами, изумрудами, которые покупал у дамасских и индийских купцов, останавливавшихся в кашгарском караван-сарае, который назывался Анджан.

Адам был постоянным покупателем камней в Кашгаре, где окупцы останавливались на ночлег на своем трудном пути, и торговцы специально везли ему то, что он заранее заказывал.

В один погожий день Адам отправился в Анджан-сарай, зная, что туда уже прибыл туда со своим караваном купец Али из Агры. Кузнец сразу распознал во дворе караван-сарая его верблюдов по прикрепленным к их бокам опахалам из перьев райских птиц. Местный смотритель Давлет указал Адаму в сторону покоев, где постоянно останавливался Али, и кузнец проследовал по прохладному коридору.

Постучав в дверь, Адам услышал знакомый голос: «Кто?». Адам вошел. Али, восседавший на кушетке, был занят разговором с неким господином в синей чалме, и лица их были серьезны. Али сухо попросил Адама подождать за дверью. Кузнец знал, что Али, помимо прочих товаров, торгует опием. «Возможно, посетитель в синей чалме пришел за этим товаром», - подумал кузнец и не стал ждать подле комнаты, а направился снова во двор, где спросил у Давлета чашку зеленого чая. Едва он успел допить, как тот же Давлет, посланный Али, пригласил Адама в покои купца.

Али сидел по-турецки на красно-черном покрывале с кисточками, и на фоне беленых известью стен своей комнаты в ярких индийских одеждах был похож на павлина.

«Давно не виделись, кузнец?» - хитро прищурившись, спросил Али. «Давно», - с поклоном ответил Адам. Он понял, что Али ждал, не спросит ли чего Адам про опиум, не заметил ли кузнец, что количество опиума, который привозит Али из Афганистана, превосходит дозволенное законами Кашгара. Но Адаму не было до этого никакого дела, и тогда Али, выждав паузу и успокоившись, перешел к вопросу о камнях.

«Такого ты еще не видел», - проговорил загадочно индус и полез в свой кошелек, в котором он обычно возил деньги. Достав оттуда черный бархатный мешочек, он раскрыл его, и жестом пригласил Адама посмотреть. Адам увидел несколько рубинов и изумрудов удивительной красоты. Адам ахнул: никогда не видел он такой чистоты камня, такого совершенства огранки. Али не без удовольствия наблюдал за ним. Некоторое время оба молчали.

«Что это за камни? Уж не могут ли они говорить?» – спросил, наконец, Адам, отрывая взгляд от сокровищ. «Когда придешь домой, помолись, положив их рядом с собой, и ты услышишь», - ответил Али. И прибавил, заметив сомнение во взгляде кузнеца: «Они говорят с тем, кто может покорить их. А только ты и можешь, ведь ты – кузнец. Ты найдешь для них достойную оправу. И они начнут говорить на твоем языке».

Расплатившись с купцом, Адам, бережно пряча покупку за пазухой своего халата, торопливо покинул покои Али. Во дворе он увидел, как человек в синей чалме садился на своего коня, которого для него придерживал Давлет. Резко и коротко обернувшись на Адама, человек стегнул лошадь и скрылся, оставляя за собой клубы дорожной  пыли.

Адам вернулся домой в час дневного намаза, разложил молитвенный коврик, и, положив камни рядом, несколько раз прочитал молитву. Домочадцы знали, что когда хозяин молится, входить к нему не следует, и, пользуясь своим одиночеством, Адам развязал мешочек с камнями. В дневном свете, падавшем в открытые окна, они засияли еще сильнее, нежели в полумраке прохладных комнат купца Али, и Адама еще более поразила их невиданная красота. Переливаясь в лучах солнца, камни, будто нарочно, демонстрировали кузнецу свои чудесные грани, свою внутреннюю силу.

И тут, склонившись над ними, Адам явственно услышал два имени: «Мухаммед… Айше…» Ошибиться он не мог, красные камни прошептали «Мухаммед», зеленые – «Айше», имена самого великого пророка и его молодой жены. Адам даже испугался и позвал сына, чтобы он тоже послушал. Энвер явился. Отец рассказал ему предысторию камней, и они вместе склонились над ними. Энвер услышал те же слова.

 Адам понял: это были действительно говорящие камни, о которых он слышал от старого кашгарского шамана Талапа. Также он убедился, что сын его Энвер унаследовал чувствительность отца к природным материалам. Адам с Энвером решили изготовить два клинка - мужской и женский, - и преподнести их Валихану-торе, нынешнему  властителю Кашагара.

В последние годы власть в Кашгаре менялась так часто, как падали звезды на небе. И каждая перемена власти сопровождалась жестокостью невероятной.

Нынешний правитель, Валихан-торе, выходец из Коканда, захватил власть в городе достаточно легко. Дворец наместника охраняла лишь кучка китайских солдат, и когда войско Валихана-торе вошло в город, охрана наместника попросту спала, обкурившись опия.

Не зная о перевороте, произошедшем в городе, Адам и Энвер возвращались на ослах с яркендской ярмарки. Они продали немало своих замечательных изделий, и были в прекрасном расположении духа. Но когда они приближались к восточным воротам Сув-дарваза, радость покинула их: от городских стен стал доноситься ужасный запах мертвечины. Каков же был их ужас, когда они увидели вывешенные на глиняных  городских воротах отрубленные головы кашгарцев! Ужас этот усугублялся тем, что в искаженных предсмертными мучительными гримасами головах отец с сыном узнавали известных им людей: владельца скобяной лавки, брадобрея и чайханщика, чьи заведения были расположены в регистане близ мечети Ид-Ках.

Дома женщины рассказали им, что Валихан-торе со своими сарбазами ворвался в город ночью, что он обуреваем похотью и страстью к гашишу, который сразу же в огромных количествах стали поставлять из Афганистана. Семья Адама даже хотела покинуть город, насмотревшись на то, как кровь льется рекой в их родном городе, но кузнецам по древним поверьям нельзя покидать своего места, даже если городу будет грозить гибель, потому что кузница не может двигаться, она стоит вечно и погибает только вместе с хозяином. А Адам был настоящим кузнецом седьмого колена, и его кузница в Кашгаре насчитывала более трехсот лет. Душа Адама была прикована к его кузнице, как дерево привязано корнями к земле.

Несмотря на безобразия, творимые новой властью, горожане даже приветствовали его появление, поскольку устали от китайцев. Потом они испугались, но затравленные и измученные переменами, не сулящими ничего доброго, они привыкли терпеть все молча. Потому что среди кашгарцев не было воинов, все они были ремесленниками, купцами или земледельцами.

Но тем не менее жизнь продолжалась, и Адам, решив заняться изготовлением клинков, послал Энвера за кремнием, предупредив его, чтобы он был осторожен и прятался, завидев на улице сарбазов Валихана-торе.

Энвер отправился на базар. Проходя мимо пирамиды отрубленных голов, расположенную указом Валихана-торе прямо в регистане, парень остановился, заметив голову чужестранца из страны галлов. Вчера Энвер видел, как по городу ехал этот чужестранец с длинными волосами и в круглых очках. Говорили, что он прибыл в Кашгар из Индии, и далее направляется в Коканд, имея донесение к кокандскому правителю.

Энвер купил в скобяной лавке у китайца Люхая кремния и спросил о чужестранце. Китаец рассказал, что чужестранца зовут Адольф Шлагинтвейт, и еще вчера он покупал в соседней лавке парчу в подарок Валихану-торе, но уже сегодня утром поплатился своей головой за то, что не пожелал показать Валихану-торе бумаги, которые вез в Коканд. «Галл честно исполнял свой долг, за то и лишился жизни», - прибавил китаец. Поблагодарив Люхая за рассказ и за кремний, Энвер поспешил домой узкими улочками, чтобы рассказать отцу о случившемся.

Отец его, однако, был занят работой, и довольно рассеянно выслушал сына. Потрясенный юноша ждал от него отклика, но, видя, что тот с головой ушел в работу, вздохнул и начал раздувать мехи.

Через два дня Адам закончил ковать булатную сталь и стал продумывать рисунок рукоятей. Он рисовал вначале на бумаге. Энвер, занятый, тем временем, приготовлением ларца из кипарисового дерева для пары клинков, наблюдал за отцом. Окончив рисунок, Адам стал вписывать в узор слова молитвы. Вдруг он хлопнул себя по лбу, вскричав: «Сын мой, не для двух, а для трех клинков надо делать ячейки в твоем футляре!». «Почему для трех?» - удивился Энвер. Адам не стал объяснять, и Энвер подчинился.

Вечером кузнец, желая отдохнуть, отправился в чайхану. Напившись зеленого чаю и наслушавшись последних новостей, он уже возвращался домой, как вдруг недалеко от мечети Этигер столкнулся с шаманом Талапом.

«Куешь клинки для Валихана?» – мрачно спросил шаман. – «Да. А вот ты никогда не имел уважения к правителям, даже не называешь его «торе»[1]!» - ответил Адам. – «Неправда, я уважаю правителей, просто не все правители достойны уважения», - нахохлившись, словно голубь на морозе, ответствовал шаман. - «Откуда ты знаешь про клинки?» – поинтересовался кузнец. «Я видел сон» - все также нахохлившись, будто обиженно, отвечал Талап. – « Да ты просто подглядывал!» - «Нет, кузнец, ты же знаешь, духи не пускают меня к кузнице, когда ты работаешь. Оставь клинки себе, продай их на базаре, но не дари Валихану! Заклинаю тебя!» - вдруг с огромной страстью выпалил Талап. – «Да что ты, Талап, успокойся, ты не в себе. Ты стар, жара плохо влияет на тебя. Пойдем лучше ко мне, выпьем чаю, жена приготовит чего-нибудь…»

Но шаман упрямо не отпускал Адама и не желал идти к нему домой, поскольку угли в кузнице еще не остыли. Адам попытался объяснить своему старому другу Талапу, что вовсе не из лести дарит клинки Валихану-торе, а просто для того, чтобы стать поставщиком дворца, ведь надо же кормить семью?

Но Талап был настроен серьезно: «Ты множишь зло, и поплатишься за это!» – сказал он кузнецу на прощание и растворился в воздухе, как он делал это, когда бывал не  в духе. Адама обеспокоил разговор с Талапом, и домой он пришел несколько расстроенный. И все не шли у него из головы слова шамана: «Ты купил говорящие камни. Послушай их, если не веришь мне!» Он спросил у Энвера, не говорил ли тот кому-либо о клинках. Энвер поклялся, что не говорил никому.  Значит, решил Адам, у шамана и вправду было видение.

Вечером они с Энвером вошли в кузницу. Помолившись, прислушались к камням. Камни молчали. Но тут Энвер заметил, что рисунок, который отец не закончил, пополнился одним словом на арабском языке – кровь. Кузнец не на шутку испугался, увидев это, ведь в кузницу, кроме них,  никто не заходил. Адам рассказал Энверу о предупреждении Талапа. Энвер горячо поддержал шамана, прося отца не показываться на глаза Валихану-торе и не дарить ему клинков.

Но утром Адам проснулся и, вспоминая вчерашний разговор с Талапом, Энвером и появление нового слова на рисунке, решил, что все это от переутомления, и не надо придавать этим событиям никакого особенного значения.

Клинки, казалось, были готовы пролить чью-то кровь. «Но ведь, в конце концов, они для того и существуют, - подумал Адам, - и значит, слово кровь появилось из-за того, что я создаю орудия убийства, быть может, лучшие на этом свете. А потому пора идти к Валихану-торе».

Адам пошел в мастерскую. Осторожно проведя рукой по лезвию, он уложил клинки Мухаммед и Айше в соответствующие отделения футляра: мужской был чуть больше женского. Подошел Энвер, и они стали вместе любоваться плодами своих трудов.

Клинок Мухаммед был инкрустирован золотом, к созвездью рубинов кузнец добавил несколько жемчужин – это были слезы тех, кто будет оплакивать смерть погибшего от удара этого клинка. Клинок Мухаммед олицетворял собой силу булата, который не умеет просить, а может только отнять. Клинок Айше, по замыслу кузнеца, символизировал ревность, его изумруды горели точно глаза колдуньи. Слово ревность кузнец запрятал в завитках орнамента, это была ревность к мастерству, богатству, любви женщин – всему, что может послать небо. Клинок зашифровал в себе ревность в самом крайнем ее проявлении – желании лишить кого-то жизни.

Налюбовавшись клинками, кузнец, закрыл футляр. «Валихану-торе нужны стрелы, нужны клинки, сабли и ружья. Оценив наши клинки, он поймет, что заказывать оружие надо у нас», - сказал он сыну.

На другой день ранним утром Адам и Энвер побрили головы, умылись розовой водой и надели вышитые парчовые тюбетейки и халаты. У Валихана-торе сегодня должен был состояться праздничный прием по случаю разговения. Хотя правитель и не держал никаких постов, все же окончание поста и праздник разговения в знак назидания для народа он решил обставить с помпой. Были приглашены музыканты, знатные горожане и соратники Валихана-торе по оружию.

Валихан-торе желал прослыть поборником веры. В связи с этим также одним из первых его указов на посту правителя Кашгара был указ о ношении лицами женского пола чадры, полностью закрывающей лицо. Жена Адама уже полгода носила чадру. Муж ее по своей постоянной занятости и природной задумчивости заметил это лишь недавно. На вопрос кузнеца о том, зачем она это делает, жена рассказала ему про указ Валихана-торе. Адам сначала было вспылил, мол, в части, касающейся ее внешнего облика, только он, ее законный муж может приказывать ей, но, вспомнив растущую на площади Этигера гору отрубленных голов, он замолчал и согласился с женой. Жена жаловалась, что в чадре душно и трудно работать по дому. Адам успокоил ее тем, что дома чадру носить вовсе не обязательно.

В просторной и пышно убранной зале кашгарского правителя уже собрались придворные и гости, когда стража пропустила и кузнеца Адама с сыном. Они скромно стали в гуще толпы приглашенных. Наконец, появился и сам Валихан-торе. Глаза его, горящие болезненным огнем, и напряженный, с тонкими губами рот, выдавали человека давно подверженного гашишу. Безумие тенью скользило по его лицу, но, как ни странно, именно этот нездоровый блеск и огонь заставляли людей верить ему, слушать его, идти за ним и бояться его. Горожане ждали сильного правителя и готовы были отдаться на его милость, лишь бы наступил хоть какой-то покой. Энверу стало не по себе при взгляде на Валихана-торе, он даже пошатнулся, почувствовав приступ удушья, на что отец его быстро подставил ему локоть, чтобы юноша оперся на него.

В это время Талап находился в своем домике на кораине Кашгара. Неожиданно ему сделалось нехорошо, разболелась голова, в глазах стал туман. Он поджег взял пучок сухой полыни и стал размахивать им вокруг себя, разгоняя джиннов, но это не помогало. Он начал взывать к духам предков, его мучило беспокойство за друга-кузнеца, и страшные картины стали рисоваться ему. Под звон своего посоха, в очищающем дыму, он старался узнать что-то о судьбе кузнеца, но духи предсказывали ему только смерть. Смерть виднелась повсюду, смотрела черными глазницами из щелей и окон глиняного дома шамана, шуршала по камышовой крыше, кружилась во дворе.

Во дворце же при появлении властителя заиграла музыка. Литавры, бубенцы и комузы пели оду великому и прекрасному правителю, суровому и несгибаемому, помазаннику божьему, торе – наследнику легитимных правителей Востока. Затем по знаку визиря музыка стихла. Валихан-торе начал свою речь. Те, кто принимают его власть, говорил он, будут осчастливлены его правлением, те же, кто будет ей сопротивляться, будут убиты. Он пришел освободить город Кашгар от китайского владычества, никто кроме него не смог сделать этого. Присутствующие подобострастно кивали.

Вдруг посреди приема Валихан-торе в гневе обернулся на одного из музыкантов. Оказывается, тот зевнул украдкой во время его выступления, прикрывшись грифом комуза. «Палача сюда!» – вскричал Валихан-торе. И не успели гости опомниться, как голова музыканта, истекающая кровью, уже висела в руках палача. Сарбазы вскинули руки в знак восхищения своим предводителем. Гости поначалу обомлели, но никто не смел двинуться с места.

Слуги внесли угощения, и каждый из гостей поочередно брал слово, чтобы восславить великого правителя. Дошла очередь и до кузнеца. Адам встал и, оправив бороду, произнес приготовленную речь о силе и непобедимости войска Валихана-торе, посланного городу самим небом, пожелал ему долгих лет правления и жизни, и с поклоном поднес правителю кипарисовый ларец.

Шаман Талап тем временем совершенно изнемог. Он лег на землю, прося у нее сил, затем встал и, набрав из колодца во дворе ледяной воды, окатил себя с головы до ног. Сознание его прояснилось, и какое-то тревожное чувство явственно повлекло его ко дворцу Валихана-торе.

Прибыв туда, он стал, не совсем понимая, для чего, бродить вокруг дворца. Несколько раз его отгоняла стража у ворот, но Талап все равно был не в силах уйти. 

«Остры ли твои клинки, кузнец?» – спросил Валихан-торе. «Остры, повелитель. Нет их острее ни в Кашгаре, ни в самом Багдаде», - ответил кузнец. «Чем докажешь?» – спросил правитель. Этот вопрос поставил кузнеца в тупик, он на несколько мгновений задумался, и тут Валихан-торе подозвал к себе Энвера. Энвер подошел. Валихан-торе выхватил клинок и на глазах у всех одним махом отсек мальчику голову мужским клинком. И вот еще одна окровавленная голова была подхвачена палачом и показана гостям. Адам, как стоял на коленях, так и повалился без чувств наземь. «Клинки остры! Ты не солгал, кузнец!» – захохотал Валихан-торе, он стал на стол и, взяв в каждую руку по клинку, стал размахивать ими над головой и кричать: «У меня лучшие во всем Турфане клинки! Кто желает испробовать их остроту? Ко мне! Музыку!»  Музыка заиграла вновь. Адама вынесли слуги и оставили на пыльной булыжной мостовой за воротами дворца.

Очнулся кузнец только несколько часов спустя. Подле него  сидел старый Талап. Взвалив, наконец, Адама на плечи, шаман потащил непослушное тело к дому кузнеца. По дороге Талап кликнул бричку, запряженную ослом, и, трясясь мощеными улочками, они прибыли к дому кузнеца. Шаман постучал кольцом по калитке, и помог жене втащить кузнеца в дом.

А во дворце правителя прием перерос в вакханалию. Были позваны наложницы, принесены опий и гашиш. Валихан-торе и его сарбазы, приняв опия, предавались разврату во всех покоям дворца, и  весь дворец походил теперь на разбойничье логово. Те гости, кто не принимал опия, постарались незаметно убраться из дворца, но стража по приказу Валихана-торе никого не выпускала, принуждая участвовать в оргии или смотреть на нее.

В доме же Адама жена и мать, охая и причитая, поставили ему компресс на лоб, поднесли отвар. Придя немного в себя, Адам забился вдруг в истерике, он катался по полу, бил об него ногами, рвал волосы на бороде. Из его бессвязных слов близкие составили картину произошедшего. Жена запричитала. Старая мать словно окаменела и, напротив, не могла произнести ни одного слова. Талап поначалу заплакал, но затем, взяв себя в руки, упал телом на Адама, прижимая его к земле, подавляя его припадок. Так Адам немного угомонился, сел и стал раскачиваться, как безумный, повторяя лишь: «Энвер, Энвер!»

К утру сердце кузнеца разорвалось от непосильной ноши, и он умер. Старухи, пришедшие омывать его, заметили, что ежик волос, отросший за два дня на его голове, был совершенно седой. Талап отправился в Этигер за муллой.

На похоронах Адама утром следующего дня были Талап, торговец Люхай, купец Али, а также другие купцы, услышавшие о смерти Адама, торговцы и ремесленники с площади Этигера, уважавшие его при жизни и сокрушавшиеся о его смерти.

В тот момент, когда тело Адама, завернутое в саван, опускали в могилу, Валихан-торе в своем дворце раскрыл футляр с клинками. Вместо двух клинков он увидел там еще и третий, маленький, появившийся там за ночь разврата в приготовленном для него ложе. Валихан-торе послал за кузнецом, чтобы тот объяснил, как в футляре появился третий клинок. Гонец, посланный за Аламом, объявил повелителю, что кузнец умер. Валихан-торе разъярился, и потребовал ответа у своего визиря. Визирь не знал, что ответить. Тогда Валихан-торе приказал найти человека, который бы смог ответить на этот вопрос. Вскоре к нему привели Талапа.

Талап явился и объяснил, что поскольку из этих двух клинков один, по имени Мухаммед, являлся мужским, а другой, Айше, женским, то у них родился сын, имени которого он не знает, но видимо, об этом знал кузнец, поскольку приготовил для него третью выемку в футляре.

Талап ничего хорошего не ждал от посещения дворца и уже приготовился принять смерть, но Валихан-торе почему-то отпустил его. На свой страх и риск Талап спросил владыку, где находится тело Энвера, сына кузнеца. Валихан-торе только махнул рукой в знак того, чтобы Талап убирался.

Вечером к Талапу без предупреждения пришел купец Али. Он попросил шамана погадать ему на фасолевых зернах. Талап разложил зерна. «У тебя, Али, все будет хорошо», – устало сказал он. Для гадания у него было не самое подходящее настроение. Али понял это.

«Ты был во дворце?» – спросил его Али. Талап рассказал ему, как все было. Али удивился: «Я не знал, что камни, которые умеют говорить, могут еще и рожать. И я не знал, что один клинок Адам посвятит силе, а другой ревности. Адам был великим кузнецом». Талап сказал: «Ты вхож во дворец, так постарайся узнать, где тело Энвера, чтобы мы могли похоронить его по-мусульмански. В память о нашем общем друге, Али, помоги!». Али пообещал и, оставив шаману мешочек с золотыми динарами, попрощался. «Ты платишь золотом за гаданье? Я беру только серебро», - сказал на прощанье Талап. «Я не тюрок,  серебра у меня почти не бывает, я люблю золото, прости, я дал тебе то, что мог», - сказал Али и удалился.

Наутро Талап застал вдову и мать Адама на площади Этигера. Возле смердящей кучи голов женщины пытались отыскать голову юноши. Талап, превозмогая ужас и отвращение, стал помогать им. Сильное горе заставило этих двух женщин утерять брезгливость к разлагающейся плоти. Но поиски их не увенчались успехом.

Тем временем Али тайно встретился в кофейне на краю города с человеком в синей чалме, и попросил его найти тело несчастного мальчика, сына кузнеца. Человек в синей чалме сразу понял, о ком идет речь, ведь он тоже присутствовал на приеме и лично подавал властителю гашиш. Также в его обязанности входило также поставлять для властителя наложниц, так что покои Валихана-торе являлись его ведомством. «Ты знаешь, Али, что можешь только один раз попросить меня о чем-либо?» – спросил человек в синей чалме. Али молча кивнул.

Поздним вечером к дому Адама два конных сарбаза с прикрытыми лицами привезли тело, обернутое материей, и курджун с человеческой головой. За ними повсюду следовал рой мух, потому что телу было уже несколько дней. Перепуганные женщины приняли тело, и, как только сарбазы скрылись, принялись оплакивать его.

В день, когда хоронили Энвера, китайское войско уже подступало к стенам Кашгара. Вскоре Кашгар был взят приступом, сарбазы Валихана-торе перебиты, а сам правитель был заключен в клетку и препровожден в тюрьму города Коканда.

После всего пережитого за кроткое время правления Валихана-торе народ Кашгара обрадовался возвращению китайцев. Казалось, если бы даже монгольская орда снова вернулись в Кашгар, и это было бы спасением.

Законы Коканда не позволяли ни казнить Валихана-торе, ни подвергнуть его телесным наказаниям, поскольку он был аристократом, но он покончил с собой сам, маленьким клинком, который был обнаружен при нем в темнице. Стражники, обнаружившие при обходе тело Валихана-торе, распустили слух, будто на рукоятке клинка, которым заколол себя знатный заключенный, было написано месть.