Сатимжан Санбаев

Художник необычайно могучего дарования, он жил только литературой, а остальное относил в ряд бытовых неурядиц, которые «берут его в полон». Вероятно, в этой им самим придуманной формуле сокрыта убеждающая сила его художественного слова и все жизненные поступки, которые являют собой нечто единое целое, одну полнокровную жизнь творческого озарения.

Иван Петрович был немногословным, в общении даже скупым на слова, надо полагать, он хорошо знал цену душевной энергии, которую трудно восполнить в нашем мире, не устраивающем людей обостренной совести. Но не жалел эту душевную энергию, тратил ее щедро, когда речь шла как раз о востребованности творчества писателей, в силу различных политических инсинуаций вырванных из контекста той или иной национальной культуры, как части культуры общечеловеческой. Достижения, скажем, времен «хрущевской оттепели» выглядели бы обедненно без подвижнических усилий Твардовского и Шухова. Благодаря им, история человеческого духа, оконтуренная первой половиной прошедшего столетия, была представлена на страницах руководимых ими долгое время журналов «Новый мир» и «Простор».

Шухов не был подвержен предрассудкам, хотя и родился (16 мая 1887)  тринадцатым ребенком в семье, проживавшей в Северном Казахстане. Может быть, упомянутая выше его немногословность в общении и неуступчивость в принципиальных вопросах в какой-то степени определялись и этим обстоятельством. В многодетной семье, в которой много шума и есть место родительским окрикам, трудно ведь устроить целеустремленную и полную жизнь. Истину, что цели можно добиться благодаря неустанному и осознанному труду, сродни ежедневному подвигу, Иван Петрович, похоже, усвоил с малых лет и перенес ее в литературное творчество. Единственный шум, который он приветствовал, был шум редакционной работы в «просторовских» кабинетах, спор, рождаемый общением, необходимым литераторам для того, чтобы поддерживать свою творческую форму. Для него это положение составляло суть жизни.

Мало кто знает сейчас, что от молоха советских репрессий Шухова спасло чудо, имя которому А. М. Горький. Ивана Петровича Шухова судили в Москве в недоброй памяти 30-е годы за его якобы тесные связи с правотроцкистской группой, «орудовавшей в Северном Казахстане».Помощник Генерального прокурора СССР, следователь Лев Шейнин, впоследствии известный драматург, даже сообщал в газете «Комсомольская правда», когда и где будут судить писателя Шухова — врага колхозного строя. Шум в газетах стоял небывалый, за процессом следила вся страна. Судили. А он выжил. Когда в сентябре 1937 года вернулся из Москвы, узнал, что в родном Пресновском районе приговорили к расстрелу четверых, во главе с секретарем райкома В. Конюховым, который на свою беду высоко отзывался о творчестве Шухова.

«Жизнь научила», — уходил Иван Петрович от ответа, когда ему задавали вопросы, которые, по его разумению, не следовало задавать. Он не любил распространяться о своем прошлом, просто творил в настоящем времени, был весь в работе.

Мы, многочисленные ученики Шухова, любили его воспоминания, до которых он снисходил чрезвычайно редко. Мы вообще искали любую возможность, чтобы провести час-другой в редакции «Простора»: в ней бурлила литературная жизнь. Вне поля зрения мастера Шухова не оставался ни один молодой литератор, подававший надежды, ни одно талантливо исполненное произведение, в каких бы дальних уголках казахстанских просторов и на каком бы языке оно ни появлялось. Тут было встречное движение: молодые дарования искали встреч с Шуховым, заранее полагаясь на его заботливое отношение, и Иван Петрович торопился им навстречу — привечал их, читал рукописи, терпеливо учил. Если говорить о казахстанских писателях, побывавших «в руках» Ивана Петровича, то его удивительные уроки они вряд ли забудут.

Он не говорил о том, что ни одна его книга не выходила к читателям в таком виде, в каком он, автор, хотел бы ее видеть. Однажды только обмолвился, что хорошо бы издать романы «Горькая линия», «Поединок» и «Ненависть» в их первоначальной редакции, в том виде, в каком они были написаны в его молодые, 20-е годы и были высоко оценены А. М. Горьким. Без тех неумелых поправок и купюр редакторов советских издательств, после которых в тексте зияют пустоты, подобно выжженной земле. Романы эти написаны на богатом и чарующе образном языке, в них сгусток человеческих характеров и судеб, великолепные психологические пейзажи, которые невозможно забыть. Говоря о шуховской прозе, мы имеем дело с прозой интеллектуальной, в живописных картинах его нет ни одной лишней детали, отсутствует описание, а есть художественное изображение.

Рассказы Шухова, написанные в 30-е годы, позднее вошли в третий том его собрания сочинений, в котором, кстати, был напечатан и цикл автобиографических повестей «Пресновские страницы»: «Колокол», «Трава в чистом поле» и «Отмерцавшие марева» — лебединая песня творчества Шухова.