Детство Леонида Мартынова прошло на Великом Сибирском железнодорожном пути. Его домом многие годы был салон-вагон отца, инженера-путейщика и гидротехника Транссиба.
Маленький Леня жил словно в двух мирах: один мир – это громадные леса, дикие горы и бескрайние сибирские просторы за окном поезда, где «щетинится чертополох, пропахший паровозным дымом», а другой – небольшой, уютный, скрипучий мир вагона, мир книг и мечтаний.
Соединяясь, оба эти мира рождали образ волшебной страны – знаменитого мартыновского Лукоморья.
В 1921 году 16-летний Мартынов хотел поступить во ВХУТЕМАС, но это ему не удалось.
Неласковый прием, оказанный Леониду Николаевичу в столице, на многие годы вперед сформировал его «творческий сепаратизм», о котором можно сказать, перефразируя Маяковского: «У сибирских собственная гордость».
У этой «страны Сибирии» был и романтический вождь – красавец адмирал, исследователь Арктики Александр Васильевич Колчак. Именно он стал героем одной из первых поэм Мартынова «Адмиральский час» (1924).
Подобных взглядов относительно Колчака и тех возможностей, что утратила Сибирь после его гибели (по-видимому, не совсем исторически объективных, так как сам Колчак называл себя в письмах «кондотьером» Запада), придерживался не только Мартынов, но и целая группа писателей-сибиряков, преимущественно из Новосибирска: Павел Васильев, Сергей Марков, Евгений Забелин, Николай Анов, Иван Абабков, Юрий Бессонов, Иван Ерошин, Михаил Скуратов, Лев Черноморцев, Николай Феоктистов... В 1928 году они объединились в литературную группу под названием «Памир».
К осени 1930 года большинство из них, в том числе Мартынов, оказываются в Москве. Здесь «Памир» преобразуется в «Сибирскую бригаду». Неофициальным вождем группы являлся прозаик Николай Анов (Иванов), добившийся в Москве наибольших успехов. Он заведовал редакцией популярного журнала «Красная новь», имел возможность вполне легально собирать «сибирских» в своем рабочем кабинете, печатать их произведения в журнале, платить им гонорары, авансы и выписывать творческие командировки. «Сибирская бригада» была скорее творческим землячеством, чем идеологической группой. «...Объединяться надо, работать надо, выдвигаться в Москве надо», – так позднее формулировал цели «бригады» Павел Васильев. Но политические вопросы были у сибиряков отнюдь не на последнем месте. По-прежнему в группе царил культ Колчака, даже усилившийся по сравнению с Новосибирском.
Конечно, это не могло продолжаться долго. Стены ановского кабинета вовсе не являлись преградой для ушей ГПУ. В марте 1932 года Леонид Мартынов, Павел Васильев, Сергей Марков, Николай Анов, Евгений Забелин, Лев Черноморцев были арестованы. В ГПУ знали, на кого из сибиряков надо сильнее «надавить»: это был самый молодой и, возможно, самый талантливый член «бригады» Павел Васильев. Его, не исключено, угнетала мысль, что он единственный из членов группы по «заказу» Анова написал антисталинское стихотворение («Ныне, о муза, воспой Джугашвили, сукина сына...»).
Характеристика, данная Васильевым Мартынову, полностью совпадает с тем, что говорил на допросах о себе сам Мартынов: «В основе идей областничества лежала мысль о невозможности для Сибири развернуть все свои богатства... Эти условия мною мыслились как... победа и торжество сильнейших. Прообразом такой борьбы сильных может явиться история освоения Америки, в частности история освоения Аляски и Клондайка», «Я стремился разрушить деревню...» Последнее заявление, конечно, коробит (как, впрочем, и социальный дарвинизм молодого Мартынова), но не будем забывать, что нечто подобное о крестьянстве говорил и Михаил Булгаков на допросе в ГПУ.
Несмотря на убийственные формулировки обвинительного заключения, каждая из которых вполне реально грозила расстрелом, приговор Особого совещания ОГПУ был неожиданно мягким: Мартынов, Марков, Анов и Забелин получили по три года ссылки в Архангельск и Вологду, а Васильева и Черноморцева отпустили на свободу, осудив условно.
В Вологде Мартынову предоставили возможность заниматься журналистской работой, причем он не сидел на месте, как другие ссыльные, а колесил вдоль и поперек по Северному краю. Снова, как и в детстве, его домом стала «чугунка»...
В конце концов поэт осел в Омске. Здесь суждено ему было пережить второй творческий взлет. Бывает и так у писателей: пройдя через невзгоды, аресты, тюрьмы, ссылки, одиночество, они избавляются по пути от наносного, случайного, искусственного в своем мировоззрении. Увлечение футуризмом, культ сильных личностей, технократизм лишали стихи Мартынова той глубины, что приобрели они в 30 – 40-х годах прошлого века. Когда-то он прославлял в стихах «кочевое начало» в человеке, теперь же его волнуют более серьезные вещи: «Скажи: / Какой ты след оставишь? / След, / Чтобы вытерли паркет / И посмотрели косо вслед, / Или / Незримый прочный след / В чужой душе на много лет?» Мартынов ни в коем случае не отказывается от идеалов юности, но теперь он ясно видит причину творческого беспокойства человека, его тяги к перемене мест, к поискам своего Лукоморья:
Что-то
Новое в мире.
Человечеству хочется песен...
На деревьях рождаются листья,
Из щетины рождаются кисти,
Холст растрескивается с хрустом,
И смывается всякая плесень...
Дело пахнет искусством.
Человечеству хочется песен.
В 50-х годах Мартынову все-таки удалось сделать то, что не получилось у него в 1921-м – он «завоевал Москву». Мало кому известный поэт в одночасье стал русским советским классиком. В 1965 году бывшему «фашисту» и «апологету Колчака» присвоили Государственную премию РСФСР.
Андрей ВОРОНЦОВ
|
