Эвенкийский журналист и литератор Марат Валеев много лет прожил в небольшим прииртышском сельце Пятерыжск в Павлодарской области, который стал для него второй родиной. Предлагаем вниманию читателей серию его сюжетов о родных местах.
Пиратские истории
Пират и миска
Пират наш был обычный, беспородный, но очень милый и добродушный черно-белый пес. Он исправно нес свою службу по охране общественного порядка и коллективной безопасности в нашей усадьбе, сидя на цепи у входа во двор. Хотя, что там и от кого было караулить - в деревне у нас всегда было спокойно, никто ничего друг у друга не таскал. Но вот полагалось иметь собаку на цепи, ну и держали. Так, на всякий случай.
О том, что Пират обладает если не интеллектом, то определенной сообразительностью, я понял еще с той поры, когда увидел, как он подгребает к себе миску с варевом (мама специально для него готовила макаронные супы с мясными обрезками и мозговыми косточками). Вот так она однажды вынесла ему полную миску собачьего харча и тут же ушла дальше хлопотать по хозяйству. И не обратила внимания на то, что Пиратова цепь зацепилась за торчащий из будки гвоздь, и он никак не может дотянуться до своего обеда. Пират и так и этак, уже и язык у него с обильно капающей слюной чуть ли не по самой земле метет, а натянутая цепь никак не дает подобраться к исходящей аппетитным парком миске. До нее оставалось сантиметров десять-пятнадцать, не больше. Я уже было поспешил псу на помощь, но замер на месте при виде необычной картины: Пират снова до отказа натянул цепь, развернулся задом и, вытянув хвост, аккуратно подгреб им миску к себе под морду! Я не поверил своим глазам и снова вернул ее на место. Пират даже взвыл от обиды, но тут же повторил манипуляцию с хвостом. Я захохотал на весь двор, и крепко взяв Пирата за уши, поцеловал его в мокрый нос. А когда он вылизал миску, принес ему добавки.
Пират и Лиска
Как-то отец привез из степи (мы жили в Казахстане, на севере Павлодарской области) изловленного им малюсенького корсачка – оставшегося по какой-то причине без мамкиной опеки рыжего степного лисенка с большими треугольными ушами. Он был совсем дикий, как-то по- особенному – сейчас бы сказали пикантно, - пах, часто ощерял мелкие и острые как шильца зубы и смешно тявкал, отпугивая от себя всех любопытствующих. Но уже через неделю Лиска – так мы не особенно изобретательно назвали корсачонка, - спокойно давал себя погладить, с удовольствием лакал молоко из миски и, что выглядело особенно странным, подружился с нашей собакой Пиратом. С другой стороны – что же тут странного, оба ведь были из семейства псовых.
Лиска первое время жил у нас дома в картонной коробке, а во дворе, куда мы с моим младшим братом выносили его поиграть, боязливо жался к нашим ногам, опасаясь всякой домашней живности. А вот в Пирате Лиска нашел родственную душу, и мы подолгу с удовольствием могли наблюдать, как корсачонок терзал пса за хвост, хватал его своими острыми зубками за морду, с фырчаньем топтался по его широкой спине. А Пират при этом лишь блаженно щурился.
Всю зиму Лиска провел у нас в доме, заметно подрос и казался ласковым и практически ручным зверьком. Но однажды в нем все-таки проснулся зверь. Мама подращивала дома в специально обустроенной отцом загородке несколько десятков высиженных курами-наседками совсем еще крохотных, все время пищащих цыплят. И Лиска, с любопытством посматривающий в сторону этой загородки, все-таки разглядел там «дичь». Пока кто-то из домашних опомнился, пока сумел поймать озверевшего Лиску за его шикарный хвост, в загородке остались лежать бездыханными несколько желтых комочков. Что тут было! Мама плакала над цыплятами и требовала, чтобы корсачонок был безвозвратно изгнан не только из дома, но и вообще со двора, мы с братом тоже голосили, протестуя против такого жестокого решения. И Лиску оставили – под нашу ответственность. Мы с братом построили для корсачонка домик рядом с Пиратовой конурой. Нашли деревянный щелястый ящик и положили его на бок, а дверку в эту лисью избушку оборудовали на манер шлюзовой заслонки. То есть, она открывалась не простым, всем известным манером, а ходила вверх-вниз между входом в ящик и двумя вертикально вбитыми в землю колышками. Дав друзьям позабавляться вволю и сами наигравшись с ними, мы водворяли Лиску обратно в его избушку. Но однажды, выйдя рано утром во двор, я увидел, что Лиска уже на свободе и, радостно потявкивая, вовсю кувыркается с Пиратом. Я подумал, что это, может быть отец, собираясь на работу, пожалел Ласку и сам выпустил его погулять. Но когда отец приехал на обед, то сказал, что никого никуда не выпускал, будет он еще всякой ерундой заниматься!
На следующее утро я застал ту же картину: Лиска жизнерадостно таскает за хвост терпеливого Пирата, а будка его заперта. Но кто-то же выпускает корсачонка! Я внимательно осмотрел будку и заметил небольшой подкоп под дверцей снаружи. Черт, неужели Пират? Решил проверить. Затолкал Лиску в его будку, опустил за ним дверцу-шлюз и носком башмака разровнял и утоптал подкоп. Сам отошел в сторонку и стал наблюдать. Вскоре Лиска стал призывно потявкивать из своей будки и к ней тут же подбежал Пират. Он быстро-быстро заскреб лапами под дверцей, проделал небольшой подкоп и, просунув в него нос, поддел им дверцу и приподнял кверху. В образовавшуюся щель тут же протиснулся хитромордый Лиска. Пират выдернул нос из-под дверцы, и она хлопнулась на место. Это был высший пилотаж – ничего подобного я еще не видел ни до, ни после. Ай да Пират, ай да шельма!
Лиска же вскоре стал совсем взрослым, нередко на нас рычал совсем уже по-звериному и не по-детски кусался. Как-то Лиска хищно бросился на одну из бродящих по двору куриц, да не тут-то было – за суматошливо кудахчущую и беспорядочно хлопающую крыльями птицу заступился петух и так отделал наглого корсака, что тот со страху забился в Пиратову конуру и долго оттуда не вылезал. Но вскоре Лиска повторил попытку, и на этот раз удачно. И хотя я в тот же день соорудил для вновь одичавшего корсака веревочную привязь, папа вынес из кладовки мешок и без слов бросил его к моим ногам. Понятно было, что дальше держать во дворе звереныша, в котором проснулся охотник, было бессмысленно и опасно. И мы с братом, под завывания Пирата и его отважные попытки помешать нам, посадили корсачонка в мешок, унесли его подальше в степь и выпустили там на волю. Лиска недоуменно покрутился еще с пару минут около нас, и вдруг бросился куда-то в сторону. И мы увидели сидящего метрах в тридцати на небольшом холмике еще одного корсака. Лиска подбежал к непонятно откуда взявшемуся собрату, они обнюхали друг друга и, подруливая своими роскошными рыжими хвостами, неспешно потрусили вглубь степи бок о бок. Обидно было, что Лиска при этом даже ни разу на нас не оглянулся. Но для нас главным было знать, что теперь-то уж Лиска не пропадет на необъятных степных просторах.
Невидаль на озере Долгом
В Пятерыжске раздолье для купальщиков и рыбаков. Плескаться и удить можно как на Иртыше, так и в пойменных озерах. Среди последних наиболее популярным слыло Долгое. Это красивое уютное озеро с берегами, поросшими рогозом и тростником, с покачивающимися на лаковых зеленых листьях желтоглазыми кувшинками, ширину имеет всего пару десятком метров, а протянулось параллельно с Иртышом примерно на километр. Выглядит Долгое (то есть – длинное) как речка, но таковым, конечно, не является, так как и начало его, и конец находятся в пределах видимости, особенно если смотреть с высокого правого берега, под которым и располагается иртышская пойма. Своенравный Иртыш, спрямляя себе путь, за тысячелетия течения отошел на сотни метров от старого русла и проложил новое, оставив после себя намытый им вот этот вот высокий песчаный берег, склоны которого с годами стали покатыми и покрылись зарослями боярышника, осинника, черемухи, джигиды (которую мы называли просто «красная ягода»), ежевики и хмеля. Под берегом зеленеют обширные луга с кудрявыми ивовыми рощицами, с множеством пойменных озер, среди которых не последнее наше Долгое.
Озеро это неглубокое – всего метра-два три (но однажды в нем утонул приехавший к кому-то в гости в Пятерыжск настоящий моряк-отпускник – полез купаться пьяным, нырнул и …не вынырнул. Сами пятерыжцы на моей памяти никогда не тонули, так как с детства умеют хорошо плавать). А в причудливых переплетениях водорослей Долгого водятся горбатые темноспинные окуни, красноперая сорога и серебристая плотва, золотистые караси и тускло-бронзовые лини и, конечно же, щуки - отдельные экземпляры этих озерных хищниц могут весить и два, и три килограмма, а однажды отец приволок целого «крокодила», который потянул на одиннадцать килограммов, но есть эту древнюю щуку было невозможно, мясо у нее было безвкусное и жесткое, и родители скормили ее уткам и курицам.
В Иртыше рыбный «ассортимент» побогаче – добавьте ко всему, что водится в озерах (кроме линей), осетров, стерлядей, нельм, язей, налимов, пескарей, лещей, ельцов, сазанов, вьюнов, ну и ершей, - и получите довольно богатую ихтиофауну. Правда, в Ирыше рыба посветлей, с размытой окраской, как и вода, а в зеленоватом из-за обилия водорослей озере те же окуни, сорога, щуки раскрашены как-то более отчетливо и выглядят темнее своих иртышских собратьев. И там, и тут водились и раки – важные свидетели экологического благополучия водоема. Они также отличались расцветкой, озерные раки были потемнее речных.
Иногда Иртыш по весне разливается настолько широко, что захватывает многие пойменные озера, в том числе и наиболее отстоящее от реки Долгое. И это благо: вымываются лишние водоросли, особенно противный «резун», стебли которого покрыты мелкими зубцами и оставляют на теле неглубокие, но очень болезненные порезы. В половодье происходит и обмен ихтиофауной, при этом в озерах никогда не остается рыба, которая может жить только в проточной воде. Даже ерши и пескари. А вот чебаки, щуки, окуни, караси могут спокойно поменяться местами. И очень быстро затем приобретают окраску, свойственную для стоячей или проточной воды.
На озере рыбачить нужно поплавочной удочкой, на Иртыше желательно донной, так как сильное течение постоянно сносит поплавок и приходится идти за ним по берегу, пока не клюнет, а потом возвращаться на исходное место и перезакидывать снасть. Но и там и тут свои преимущества. На Иртыше при хорошем клеве (а он там редко бывает плохим) запросто можно было натаскать за несколько часов полный трехлитровый бидончик, а то и больше, всякой мелочи, когда счет чебакам, пескарям, окушкам ведется уже не на десятки, а на сотни. На озере же уловы бывают обычно скромнее, зато здесь на живца можно выворотить не одну щуку (однажды я принес их домой не то семь, не то восемь штук). И хотя на Иртыше, если у тебя есть перетяг или ты попал в компанию к кому-нибудь, промышляющему наплавной сетью (впрочем, в обоих случаях это чистой воды браконьерство), можно было наловить также стерлядей, язей, громадных лещей, иногда и нельму, мне больше нравилась озерная рыбалка. Здесь она выглядела настоящей охотой: сидеть на берегу или в лодке надо без излишнего шума и резких движений, так как рыба в прозрачной и весьма ограниченной акватории озера прекрасно все слышит и видит и очень пуглива. Если щука хватает живца, надо усмирить свой азарт и не вытаскивать жерлицу сразу, а терпеливо дождаться определенного момента, когда вдруг притопленный поплавок (у меня он обычно был вырезан из приличного куска белого пенопласта, и когда щука хватала наживку, проваливался под воду с негромким, но отчетливым звуком «буппп!») начинает быстро уходить вглубь и вбок, обычно куда-нибудь в гущу водорослей. И лишь когда леска натягивается струной, а удилище начинает рваться из рук, вот тогда и приступаешь к борьбе с очень сильной хищницей, не желающей расставаться ни со своим завтраком, ни с уютным домом-озером. И не всегда этот поединок заканчивается в пользу рыбака – щука может или порвать леску или перекусить ее острейшими зубами, а то и переломить конец ивового удилища.
Человеку с непрочной сердечно-сосудистой системой от такой рыбалки лучше отказаться: всепоглощающий азарт, острые переживания запросто могут завершиться «кондратием». Однажды в такой момент в лодке со мной оказался напросившийся на рыбалку мой хороший городской знакомый. Так «кондрашка» чуть не хватила не меня, а его, когда после нескольких минут моей отчаянной борьбы со здоровенной щукой натянутая струной леска жерлицы лопнула с дребезжащим звоном, а я, потеряв равновесие, сначала упал на напарника, и уже вместе мы чуть не свалились за борт. А потом я, вскочив на ноги, еще и остервенело начал хлестать удилищем с болтающимся обрывком лески по воде и во всю ивановскую орать всякие непотребные ругательства, а утреннее гулкое ухо далеко окрест разносило мой рёв. Но если бы я не дал выход скопившимся за эти несколько минут переживаниям, мое переполненное возбудившейся кровью и с тяжелым грохотом колотящееся о ребра сердце просто бы лопнуло с тем же звоном, что и толстенная леска!
Вот за такие переполненные адреналиновыми всплесками минуты я и любил рыбалку на озере Долгом, и потому хаживал сюда куда чаще, чем на Иртыш.
Обычно шел я на Долгое, до которого надо было идти с километр, или поверх старого иртышского берега, или низом, между береговым склоном и тянущимися вдоль него огородами, по извилистой влажной тропинке, пересекающей бесчисленное множество негромко журчащих ручейков, заросли крушины и ивняка. Отправлялся я из дома ранним прохладным июльским или августовским (самые лучшие для озерной рыбалки месяцы) утром, когда заспанное солнце только-только начинало выкатываться из-за кромки горизонта и по всему селу стояла предрассветная тишина, нарушаемая лишь редким побрехиванием собак да нестройным хором петухов, своим неутомимым и бодрым «Ку-ка-ре-ку!» возвещавшими о начале нового дня. С утра почти всегда было еще безветренно, и уютное лежащее меж камышовых берегов Долгое еще дремало, укрывшись лоскутным одеялом тумана. Но уже то там, то тут слышались громкие всплески и по воде разбегались круги. Это у окуней и щук начинался утренний жор, и они гонялись за чебачками, да и порой за своими сродственниками поменьше, по всему озеру, иногда даже вылетая из воды и обрушиваясь на свои жертвы сверху. Вот для чего я и спешил на рыбалку пораньше: надо было успеть наловить сорожек, у которых в это время тоже был неплохой аппетит и которых еще не распугали радостным визгом и громким бултыханием в неостывшей даже за ночь теплой воде набежавшие ближе часам к десяти-одиннадцати утра в купальные места озера - Две лесинки и Красненький песочек, - пятерыжские ребятишки.
Снарядив изловленными живцами жерлицы (обычно пару штук), я аккуратно, по возможности бесшумно закидывал их в укромные и свободные от кувшинок уголки, под широкими листьями и между длинными стеблями которых могли стоять в засаде зубастые хищники. Ну а главным надводным хищником в это время на озере, получалось, был я. Хотя, такова уж диалектика жизни: сорожки охотились в воде на всяких безобидных букашек; сорожек преследовали окуни да щуки; а уж им укорот наводил я – человек, повелитель природы, «язви его-то» (так обычно мило и беззлобно поругиваются коренные пятерыжцы, потомки прииртышских казаков)!
Вот как затянулась преамбула моей, в общем-то, короткой, истории, которую я все собираюсь вам рассказать, да никак не доберусь до ее сути. Но без подробного описания милого моему сердцу озера Долгое, которое и сейчас еще мне порой снится, хотя уже прошло больше двадцати лет с того дня, когда я последний раз на нем рыбачил, у меня просто ничего не получится. Потому что я страстно желаю, чтобы и ты, дорогой читатель, тоже проникся теплым чувством к этому замечательному прииртышскому водоему и захотел побывать на нем хотя бы раз в жизни!
Наконец, вот оно, о чем я хотел вам поведать. Однажды я вот так же отправился на рыбалку. Ну, может быть, чуть позже обычного, когда солнце уже не просто застенчиво выглядывало из-за краешка горизонта, а уже смело встало во весь свой круглый рост и щедро испускало теплые и ласковые лучи. И вот, когда я стал подходить к известному среди пятерыжцев месту озера, именуемому Красненьким песочком (бьющий в этом месте из крутого склона особенно мощный ключ натаскал на берег озера много железистого и оттого красноватого песка, образовавшего очень удобный для ныряния с него мыс), еще издалека заметил, что вся округлая кромка песчаного мыса выглядит необычайно темной, почти черной. Ничего не понимая, я даже бросил недокуренную сигарету и ускорил шаг, стараясь все же при этом не шуметь. И когда тропинка уже сворачивала к Красненькому песочку, до которого оставалось, может быть, метров пятнадцать, я своим, тогда еще молодым и цепким взором, выхватил вот такую картину: все полукружие обширного песчаного мыса у самой воды было плотно, как мухами, облеплено… раками! Выложив свои клешни на песок, они смирненько сидели, если можно так сказать, плечо к плечу на мелководье и грелись в ласковых лучах еще нежаркого солнца. И раков этих было, по меньшей мере, штук сто-сто пятьдесят. Конечно, если бы они мне позволили, я бы их пересчитал. Но при виде такой поразительной картины я от неожиданности уронил пустое ведро, с которым всегда ходил на рыбалку (и нередко возвращался домой с наполненным!). Чертово ведро, гремя, покатилось вниз, к той самой клешнястой темной кайме. И песчаный мыс мгновенно взорвался: десятки раков одновременно шлепнули по воде перепончатыми хвостами и тут же стремительно исчезли в глубине озера. Лишь помутившаяся и вспенившаяся у берега вода свидетельствовала, что мне все это не привиделось: только что здесь сидели десятки раков и принимали солнечную ванну (а может, не просто грелись, а обсуждали на бережку какой-то очень важный для них вопрос?).
Больше ничего подобного я в своей жизни не видел. И это незабываемое и загадочное зрелище, которое до сих пор стоит у меня перед глазами, мне подарило мое любимое озеро Долгое.
Марат ВАЛЕЕВ,
Красноярский край |
