Номинация: Еще раз про любовь
Матвей Александров
Морозным солнечным днем из вагона проходящего поезда, в числе нескольких пассажиров, сошел мужчина лет тридцати пяти. Поправив шарф, застегнув пальто и закурив сигарету, направился к зданию вокзала. У недавно пристроенного зала ожидания большими затяжками закончив курить, бросил окурок в заплеванную урну, подумав, что угораздило же – в праздник торчать в этом захолустье.
У билетных касс стояло несколько человек. Занял очередь. Поезд, на который он так надеялся, только что ушёл. Кассир посоветовала взять на Днепропетровский – проходящий через названную им станцию. Он уходит рано утром. Транзитник выбрал по желанию купе, и даже нечётное место. В избытке чувств не удержался от комплимента кассирше, женщине его возраста. Явно подчеркивая своё землячество, приврал, что смутно припоминает, как в давние времена в городском парке приглашал на танцы девушку очень похожую на неё. На что она, кокетливо вздохнув, ответила: «Возможно, возможно...».
Пристроив полупустой саквояж в камеру хранения, и наскоро перекусив у буфетной стойки, вышел в город. Его внимание привлек киоск «Горсправка». Удивительно то, что он работал в праздничный день.
Пожилая женщина в очках с толстыми линзами, приняв заказ, начала звонить в адресный стол. Из всех друзей и знакомых, затерявшихся в этом городе, он не задумываясь, назвал исходные данные бывшей зазнобы. И опять пришлось удивиться – буквально тут же получил адрес.
Татьяна проживала в общежитии завода. Значит, почти за пятнадцать лет в её жизни ничего не изменилось. Хотя адрес был несколько другой, чем тот, который он знал и помнил, но эта общага была более благоустроенная. По тем временам жить в ней считалось роскошью: комнаты на четыре человека – для заводских ветеранш-холостячек. Именно это озадачило и малость ошарашило. Стало быть, и её не минула горькая участь многих девчат, оставшихся «вечными солдатками». Вдруг, припомнились лица молодых женщин, чьи лучшие годы пролетали на его глазах в опостылевших стенах общежитий, с прогнутыми панцирными сетками кроватей и прочно вросшими в коричнево-грязные половицы железными ножками.
Вдохнув несколько раз чистый морозный воздух, чтобы встряхнуться от нахлынувших воспоминаний, подумал, что праздник для него складывался пока не плохо. Окончание срочной и неожиданной командировки с пересадкой в городе, где прошли лучшие годы юности, оборачивалось давным-давно желаемой встречей…
В трамвае привычного маршрута в сторону промзоны салоны не были набиты до отказа, как бывало всегда. Выйдя на пару остановок раньше, дабы, срезав угол, сократить путь, изрядно поплутал среди выросших новостроек. Двухэтажные домишки общежитий, некогда вызывавшие зависть к их обитателям у живших в бараках-казармах по десять-двенадцать человек в комнате, теперь не возбуждали прежнего благоговения. Однако сердце затрепыхалось по-юношески. У спешившей дивчины спросил, в каком крыле нужный ему номер комнаты. Постреляв хорошо отработанным приемом голубых глаз и смерив встречного с ног до головы и обратно, только что спешившая явно не спешила с ответом.
- А вам кого?
- Мне – комнату, - обескуражив любопытствующую и вежливо уступая ей дорогу, поблагодарил за любезность. Привычно отстучав костяшкой указательного пальца в дверь морзянкой семерку, на жаргоне радистов звучащую: дай, дай, закурить. Этот юношеский форс всегда служил ему паролем ещё со времен радиоклуба, что означало: пришёл не кто иной, как.... Услышав: да, да, - рванул дверь на себя. Почти в дверном проеме, закрывая собою пространство, стояла удивленно-всклокченная особа.
- А мне бы… - пересохшими губами прошлепал вошедший.
-А вы ей кто? – неожиданно бухнула девушка.
-Я её молочный брат. Али не похож? – отшутился гость. «Ко-ля, Ко-лень-ка! А я-то думала – мне померещилось». На не разобранной кровати поверх казенного шерстяного одеяла лежала Она. Закрыв лицо правой рукой, как заслоняются от яркого света, женщина, вздрагивая всем телом, плакала навзрыд… Подружка ошалело носилась по комнате, громыхала пустым чайником и стаканами. Откуда-то раздобыв воды, поднесла его лежавшей. Гость, не решаясь оторваться от порога, молол что-то бессвязное, теребя, как школьник, ондатровую шапку. Вот, мол, проездом…Извините, что побеспокоил… Утром мой поезд…
- Оля, ну зачем, зачем он такое говорит? – всхлипывая, как ребенок и приходя в себя от шока, повторяла Она, встав с постели. С трудом соображая, куда бы пристроить его пальто, шапку и шарф, извинившись, положила на свою кровать.
- Оля, поставь, пожалуйста, чайник, гостя кормить будем.
- Спасибо, я только что перекусил в буфете.
-Ничего- ничего, - теперь покушаем вместе, как бывало когда-то. Или всё забыл?..
Оля, прихватив алюминиевый чайник, скрылась за дверью. Николай, стоял у окна, безучастно смотрел на проходивший транспорт, деликатно давая возможность, навести некоторый женский порядок. Закончив, Татьяна, полуобхватив, прижалась к его спине, а щекой, всё ещё влажноватой от слёз, слегка коснулась лица. Почти в самое ухо начала торопливо говорить, говорить безумолку, будто бы Николай убегал, ухватившись за поручень уходящего поезда. Иногда, как бы оправдываясь, она вновь выхватывала события давно минувших дней, что, в общем-то, теперь ему не казалось существенно-важным. Оля, похоже, предусмотрительно затягивала свое возвращение. Натянутость первых минут встречи постепенно ослабевала. Дав ей до конца выговориться, Николай, подвел итог начатого разговора: «Ладно, успокойся – случилось то, что случилось. По-моему, поговорка «из песни слова не выкинешь», в наше время теряет свою актуальность. Теперь одну и ту же песню её исполнители поют на свой лад. Перевирают смысл, вставляют удобные им слова и интонации. Одним словом, сплошной плагиат получается. Порою кажется, что и жизнь-то наша сплошной плагиат. Живешь по программам, мероприятиям, схемам. Мы со своей песней тоже шибко накуролесили…»
- Я за всё получила сполна. И никого, слышишь, никого в этом не виню. А тебе-то тем более, что сожалеть? В больших начальниках ходишь, в хорошем городе живешь, наверное, хоромы со всеми удобствами имеешь. Увидеть ох, как хотелось! Теперь вот лицезрю…
- Ты, вроде, как в чём-то упрекаешь меня? Я никого по жизни локтями не расталкивал. Мне предлагали – соглашался. Но знала бы, прежде чем заиметь всё то, что ты предполагаешь, сколько я повкалывал и не досыпал. Да и сейчас при каждом телефонном звонке в выходные дни, которые иногда выкроешь, представь себе, – вздрагиваю. Вот так-то…
Электрочайник, обнадеживающе пошумев, затих. Оля, потревожив вилку шнура, с визгом отскочила. Запахло паленой резиной. Николай, предполагая, что в этой «хате» нет отвертки, попросил что-нибудь вроде ножниц. Добраться до стяжного винта подручными средствами оказалось не просто. Изрядно повозившись с бесхозным шнуром, полностью сделал ему профилактику. Но за чаем не преминул задать, между прочим, провокационный вопрос:
- Что ж ваши женихи-то не смотрят за электроприборами?
- А они у нас малолетки, - не то с вызовом, не то в шутку обронила Татьяна.
От спиртного Николай отказался сразу, когда была сделана попытка сгонять за ним Ольгу. Он умышленно не захватил с собой ничего горячительного, не зная, чем обернется встреча, если она состоится. Да и не было особого желания разгуливать в чужом для него теперь городе, даже на легком подпитии. Скромный чай стоял в стаканах для приличия. Проявляя свои познания в заваривании этого напитка, Николай выдавал необходимые рекомендации, хотя еще не так давно в культуре его пития ничего не смыслил. Воспользовавшись паузой в разговоре, он с разрешения хозяек, пересел спиной к двери, на полном серьезе заявив, что боится сглаза. Ему просто не хотелось быть объектом любопытства. На эту мысль навела первая, встретившаяся при входе и уже успевшая прибежать « за солью». Потом кто-то приходил за утюгом. Принесли тарелки и кастрюли. Вряд ли это явилось простым совпадением, так как всё начиналось со вступления: «Ах, извините, у вас гость…» - и пялились, с нескрываемым интересом. Николай вскользь заметил: « Ну, ваши девки и дывлятся, будто арапа нэ бачилы». Пришлось пересказать на эту тему недавно услышанный анекдот полностью…
Короткий зимний день клонился к вечеру. Смотрины закончились. Оля, объявила, что собралась в кино и оставила их вдвоем. Татьяна снова пыталась прильнуть к Николаю, но он мягким неторопливым движением упредил её желание. Наконец с дрожью в голосе она спросила:
-Неужели я больше не интересую тебя, как женщина? Или брезгуешь? Помнится, водился за тобой такой грешок, когда вон каких девчат с шеи стаскивал. Все-то у тебя должно быть только по любви, да от любви. Совсем не изменился в своих принципах и привычках.
-Просто тогда выбор был большой. Да и всех не перепробуешь. А если говорить серьезно, то у меня теперь прочные тылы. Он умышленно выделил слово «теперь», произнеся с некоторым нажимом.
-Я хочу, чтобы там жилось комфортно и спокойно.
-Ну и как они, твои тылы, когда ты в командировках мотаешься?..
-Пока Бог миловал.
-Ой, ли?
-Знаешь что – я такие вопросы ни с кем не намерен обсуждать. Зачем тебе все это знать?
- А мне интересно, как живут жены начальников?.. Зашел весь такой правильный, ухоженный, холеный. От духов аж голова кружится.
-А ты купи своему дроле такие же и воздыхай около него хоть до обморока. Окончание фразы он произнес как бы стесняясь, почти вполголоса, реагируя на её беспричинные выпады. - Он у меня еще школьник, но уже старших классов. Мама будет ругаться за дорогой одеколон. - Ты что, совсем очумела? А я ведь поначалу не принял твою реплику всерьез.
-Сам-то забыл, как вы ходили к брошенкам в частный сектор? То-то же…
Он хоть не приходит как скот пьяный, не унижает и ничего не обещает, как другие.
-Вот уж не думал…
-А ты не думай. Тебе моих проблем ещё не хватало. Мы как-нибудь тут без тебя.
- Ладно, не заводись. Лучше проводи до остановки, а то ведь я изрядно поблукал.
-Хорошо, пойдем хоть погуляем еще разок вместе. А то мой школьник скоро должен появиться, не хочется его обижать. Он у меня хороший и учится неплохо.
- Что-то раньше я не замечал в тебе воспитательских наклонностей. Прогрессируешь, как видно.
-Не надо язвить. Раньше все было по-другому. Оставим эту тему. Слушай, а у тебя случайно нет ее фотографии?
- Случайно есть - семейная, небольшая. С сыном.
Он достал из-под целлулоидной подкладки бумажника черно-белую фотографию, на которой к нему и мальчику (вылитой его копии) прижималась улыбающаяся брюнетка с густыми роскошными бровями и пышными вьющимися волосами. Татьяна, почти озверев, вцепилась в его руку.
- Отдай мне ее…
-Таких у нас больше не осталось. Раздарили. Зачем тебе она, семейная?
-Тогда давай я отрежу тебя от них и оставлю свою часть.
-Нет уж, благодарю, здесь всё – моя часть. А может, это дурная примета – резать фотографии. Опять же, я не люблю банальных подписей типа: «кого люблю, тому дарю». Ты ведь однажды, как писала «прэсса», растапливала еще в той общаге печь моими « портрэтами» в анфас и в профиль. Зачем мне повторять ошибки молодости? Между прочим, твои – все до единой, хоть не на божнице, но в альбоме и пакетах хранятся при соответствующей температуре и влажности. Лучше пойдем, а то опять разругаемся. А я приехал с миром и хочу расстаться по-людски...
Строчки окон, как писал один известный поэт, блистали своим вечерним разноцветьем. Слышался разнобой полупьяных застолий. Татьяна все плотнее прижималась к Николаю, дурашливо втягивая носом запах его одеколона. Морозец усиливался и она, оправдывая этим свой порыв, наслаждалась представившейся возможностью. Возвращаясь с прогулки снова к общежитию, побывав у проходной завода, вдруг, из открытой форточки одного из домов донеслось: « … возвращайся, я без тебя столько дней, возвращайся – трудно мне без любви твоей…». Незатасканность мелодии и текста в слабо освещенном проулке после дневных душевных потрясений в последние, теперь уже наверняка последние, минуты встречи, будто бы водяным напором в пробоину, хлынули в душу. Николай буквально оторопел. У Татьяны вдруг началась страшная истерика с какими-то непонятными, бессвязными монологами раскаяния, просьб и заклинаний. Перехлест возможного вымысла и реальности сжимал все внутри. Ноги окаменели. Придя в себя, Николай упрашивал прекратить хотя бы громко кричать. С балконов любопытствующие дознавались: в чём дело?..
Наконец, захватив на обочине пригоршню чистого снега, он начал растирать ей виски и щёки.
- Ты сошла с ума! Что о нас люди подумают или заберет милиция, как нарушителей общественного порядка.
- Общественного, общественного - ну и пусть забирают…
- Так поезд же без меня уйдет, пока разберутся в чем дело.
- А мне наплевать на твои поезда… Скажу, что привязался, грубишь, нахально пристаешь к незнакомой женщине. Вот уж полюбуюсь, каким ты станешь в кутузке. Всё хоть будут свежие новости. А то сплошное однообразие. Обрыдло всё. Я, Коленька, тоже хочу улыбаться, как она с фотокарточки, и иметь сына, а может и двух. Чем я хуже её?
- Ну, причем здесь она?!
- Ага, никто и ни при чём, а счастья, простого человеческого, ну хоть немножечко, – нет. Ты прости меня, - как бы опомнившись, продолжала она, - я же не слезливая, ты знаешь ведь, что некому было поплакаться... А вот сегодня понесло: за все годы выплакалась. За годы – без тебя… Николай почти не слушал путаной её исповеди. Помня её непредсказуемый нрав подумал, что поступи л правильно, отказавшись от спиртного. По всей вероятности, наломали бы немало дров. Да и какое ему дело до всех тонкостей натуры этой одинокой женщины... А ведь были времена, души в ней, как говорят, не чаял. Из-за этой красавицы столько стычек с парнями претерпел. Оно, может, всё к лучшему, что так с ней вышло. И вот сегодня вроде как занозу вынул из самого дальнего уголка сердца. И без этого ему хватало больших и малых забот, как дома, так и на работе. Однако же: нет-нет да иногда что-то зацепит и защемит?.. И кто ей виноват?.. Поменьше бы выпендривалась в молодости, глядишь, сегодня бы не завидовала. До самого подъезда, думая примерно так, он невпопад поддакивал или переспрашивал, особо не вникая в смысл её речи, боясь какой-нибудь новой выходки. Сам разговора не начинал, считая все темы исчерпанными.
Расстались почти сразу, ещё больше охладевшими друг к другу, без намеков на встречу в будущем. Оба понимали, что это навсегда…
|
