Танька
С Танькой мы гуляли вечером по притихшему поселку. Красноватые блики уходящего солнца путались в Танькиных рыжих волосах отсветами солнечных зайчиков. Танька жила по соседству и всегда приходила ко мне, когда я приезжала. Вот и сегодня мы гуляли, она шла, помахивая сумочкой, и говорила.
Мне нравилось так бродить в тишине деревенского вечера, отдаваясь своим мыслям под Танькины разговоры. Говорила она всегда быстро, невнятно, глотая подчас слоги, а то и целые слова. Таньке трудно давалась речь: все звуки, кроме гласных. Понять её без особого труда удавалось лишь близким.
– Тебе нравится группа «Чили»? – между тем спрашивала меня Танька.
– Что? Какая группа? – я не сразу поняла её вопрос. Танька говорила об очередном «открытии» современной попсы. – Ни разу не слышала.
– Не слышала, как там парень поёт женским голосом? – искренне удивляется Танька.
– Может, это не парень.
– Нет, точно парень!
– Ты видела эту группу? – безразлично спрашиваю я, зная, что спорить с Танькой бесполезно.
– Нет. Я думала, ты видела или знаешь, – разочарованно протягивает Танька и продолжает комментарии.
– Я не смотрю телевизор и не слушаю радио, – говорю я, чтобы прервать новый поток вопросов о других популярных певцах.
– Да ну, я слушаю! Останусь дома одна, включу песни на всю катушку и зажигаю!
Такие разговоры происходили каждый раз, когда мы встречались. Танька думала, что мне скучно жить без маленького мирка, несущегося по волнам радио, замкнутого в объемах телевизора, поэтому каждый раз пересказывала мне последние новости из мира сенсаций или шоу-бизнеса.
Таньке шел девятнадцатый год.
Я знала её давно как рыжую, неуклюжую девчонку. Черты лица её мелкие, некрасивые, подчас делали Таньку похожей больше на старуху, чем на девушку. Таким же был голос – скрипучий, хрипловатый, словно вечно простуженный. Портили зубы – маленькие, редкие, как у шестилетнего малыша, кривые. В этом году Танька заканчивала школу.
– Куда пойдешь – учиться или работать? – интересуюсь я, как всегда интересовалась её успехами в учебе. Школу Танька откровенно ненавидела, училась с трудом и была абсолютной троечницей.
– Нет, учиться я точно не пойду, – злорадно восклицает Танька. – Осенью пойду на биржу. Да и куда мне учиться!
– Чем сейчас занимаешься?
– Да, ничем! Нянчусь с племянником, балду гоняю, «телек» смотрю. В огороде помогаю да за коровами хожу, – прибавила она и замолчала.
Тяжелой гроздью среди сгущавшихся туч висело красное солнце, воздух наполнялся едким запахом дыма топящихся бань. На широкую дорогу медленно сползали сизые сумерки, неся с собой холод майских ночей.
– С кем-нибудь общаешься? – спросила я, когда мы проходили мимо дома её знакомой девчонки. Со сверстницами Танька никогда не гуляла. Одноклассницы сторонились Таньки, одноклассники смеялись, некоторые жалели её и одергивали Танькиных обидчиков. Впрочем, Танька сама могла хорошенько треснуть кого угодно. С мальчиками она не дружила. Она дружила с девчонками помладше, и они, возможно, были ей ближе по духу, хотя и не очень-то любили её.
– Нет. У всех свои друзья, – слегка обиженно сказала Танька, вспомнив своих бывших подружек. – Так, встретимся, поздороваемся, – и разойдемся! – она энергично тряхнула сумкой.
– Зачем тебе сумка? – спросила я.
– Тут мои стихи.
Стихи… То, что Танька пишет стихи, знали немногие. Она достала тонкую тетрадь, оформленную красным и черным фломастерами. На обложке были выведены крупными буквами имя и фамилия Таньки, возраст её и текущий год – год заведения тетради.
Стихи были о любви.
Я читала мелкие буковки, скошенные в ряды строк, и украдкой смотрела на Таньку. Сумерки сгладили резкость и некрасивость её лица, а глаза её сияли исходившей откуда-то из глубин сознания успокоением и уверенностью. В этом была какая-то притягательная сила и тайна. Танька распустила волосы, и они, мягкие, рыжие, искрились золотистым оттенком.
– Покрасила? – спросила я.
– Почему? Это мой цвет, – удивилась Танька.
Я догадывалась, кому посвящены стихи. Он учился в Танькиной школе, но был на два года старше её. Он никогда по-настоящему не обращал на неё внимания, лишь пару раз утихомирил мальчишек, которые хотели поиздеваться над её косолапой походкой. Он не издевался над ней, даже поздоровался однажды. С тех пор он остался в её памяти.
– Ты давно не говорила о нём, – вспомнила я.
– Он должен приехать сюда на две недели, к сестре, – доверительно сказала Танька.
– Это точно? – поразилась я её осведомленности.
– Не знаю, – вздохнула она. – Катюха наша учится с ним, она сказала, что должен…
Я теребила тетрадку, стараясь уловить ускользающий смысл написанных строк. Долго грустить Танька не умела, и уже возмущенно рассказывала о том, как они ездили сегодня на кладбище:
– Представляешь, там дети маленькие ходят и просят кушать, или собирают то, что люди оставляют мертвым. Иногда бомжи забирают у ребят еду. Мы дали детям хлеба, булочек, – всё, что брали с собой. Мертвым, то всё равно, так что пускай лучше живым достанется. У них родители совсем спились, о детях даже не заботятся!
Мимо нас проходили два парня. Видимо, они знали Таньку, потому что один из них тут же состроил ей гримасу, за что чуть не избежал пощечины.
– Идиотка! – зло крикнул он вслед.
– Сам такой, – огрызнулась Танька, сжимая кулаки. В ответ парни разразились хохотом.
Вокруг наливалась холодом тишина. Стихи были ещё полудетскими, белыми, сложенными на какой-то один, только Таньке понятный мотив. В них сквозила грусть расставания и радость скорой встречи, упреки любимому, подслушанные в современных песнях, ведь в реальности Таньку никто никогда не бросал, потому что никто ни разу и не встретил.
– Я только начинаю писать, – оправдалась она.
– Пойдем домой.
Я думала о том, что завтра уеду, и уже без меня польется тихо Танькина жизнь, и будет когда-нибудь поворот в её жизни, и что-то станется с этой деревенской девчонкой, идущей сейчас по дороге своей косолапой походкой.
Уже почти стемнело, когда мы возвращались обратно. Уходящий день медленно остывал, едва тлея угольком солнца где-то на краю пепелища серого неба. |
