nachnem.kz

11 июня в самом центре Москвы, недалеко от Кремля, в Интеллектуальном клубе «Русский институт» прошел поэтический вечер знаменитого поэта Бахыта Кенжеева.

Бывший россиянин, родившийся в Чимкентской области, живущий ныне в Канаде, остается тем же знакомым нам москвичом казахского происхождения. Вечер не был приурочен к какой-либо дате, поводом были новые стихи. И в этом сам Кенжеев – человек, живущий и дышащий стихами, ироничный интеллектуал, человек, демократичный в общении, собственно – какой повод нужен был ему для приезда в Москву? По его словам – «встретиться с друзьями и прочитать новые стихи».

В небольшом зале клуба собрались, действительно, самые близкие друзья, поэты, критики и однокашники Кенжеева по химфаку МГУ, ученые, почитатели его поэтического дара.

Казалось бы, пятьдесят восемь лет для поэта – возраст немалый, и мало кто из его собратьев по перу сохраняет такой живой слог и продолжает оставаться новым, неузнанным, скромно и даже смущаясь демонстрируя новые грани своего таланта. Стихи Кенжеева, хорошо известные не только в России, но и в Казахстане, всегда отличала классическая манера в сочетании с близостью к человеку, к искреннему человеческому чувству. И они почти всегда грустны. Грусть – лейтмотив поэзии Кенжеева, витала в его негромком чтении и в тот вечер. Однако от исповедальной его интонация стала приближаться к проповеднической, к притчевости. Как отметили собравшиеся, многие, давно не видевшие Бахыта, желали спросить его о чем-то важном, насущном, но получили эти ответы в его новых стихах:

Не плачь - бумага не древней, чем порох,
И есть у радости ровесник - страх
В заиндевевших сумрачных соборах,
Где спят прелаты в кукольных гробах.
Пусть вместо моря плещет ветер синий
По горным тропкам, словно наяву,
Следи за кронами качающихся пиний
И не молись ни голубю, ни льву.
И где-то в винно-каменной Тоскане
Жизнь вдруг заговорит с тобой сама
О смысле ночи, набранном значками
Орхоно-енисейского письма.

Так и вспоминается мандельштамовское: «Я список кораблей прочел до половины».

Кенжеев становится более эпическим, вспоминает Гомера, Библию, Возрождение, и все больше о вечности, о мимолетности бытия.

В арамейском (утраченном) оригинале Евангелия, ты знаешь, совсем не верблюд - канат.
Наконец оживая, земная подруга разглядывает разрекламированный закат,
переливающийся оранжевым, радостным, - то пурпур, то золото, то лимон -
как тогда над Голгофою, оскверненным, небольшим и замусоренным холмом
непосредственно под городской стеною. Солдаты зевали. «Подай-ка воды». – «Чего?»
Тихих женщин на скорбном зрелище было много, однако ребенка – ни одного.

Как надевающий маску на жизненном карнавале, поэт Кенжеев в жизни все также шутит. По его предложению после двадцати минут чтения был сделан перерыв, слушатели вышли покурить, поболтать, «пережить» услышанное, а он первый вернулся за свой столик, ожидая всех. Люди задерживались, и Кенжеев позвал их: «Я понимаю, что надоело, но надо!» И прибавил: «Продолжим знакомство с казахской культурой!» Чтение продолжилось, как всегда, с неизменным ноутбуком, с сигаретой и сухим вином. Один его друг все не слушал, болтая с женщиной. Кенжеев сделал замечание, поэт отозвался: «Бахыт, а что, два поэта не могут любить друг друга?» - «Могут, - ответил Бахыт, - но не за счет третьего поэта!»

Прочел Кенжеев и стихотворения Ремонта Приборова – своеобразного Козьмы Пруткова, созданного им. Стихотворения, что называется, на злобу дня.

Трудно утешиться вкладами срочными -
Низок процент и ликвидности нет.
Не операциями же челночными
Свой капитал умножает поэт!
Хлопотно это, а главное - мафия.
Рэкет, налоги - неважный расклад.
Фирме твоей сочинят эпитафию,
Да и тебя хорошо угостят.
А колебания курса! У Миллера
В “Тропике Рака”, в четвертой главе,
Помнишь страданья валютного дилера?
Что бы он делал сегодня в Москве!
Если он нервничал так за границею,
Здесь бы пустил себе пулю в висок.
Риск при открытой валютной позиции
В бедной России ужасно высок.

Его не хотели отпускать, просили читать еще. Видно было, что Кенжеева, приезжающего ныне в Россию четыре-пять раз в год, очень ждали и долго не отпускали, хотели говорить с ним, слушать, аплодировать.