Усталым движением руки Бота сбросила сумку у порога. Подумала о том, что нужно привести свой несчастный заслуженный кактус в порядок, полить его.
«Давно пора!» – прозвучал посторонний голос откуда-то из глубины комнаты. Рука непроизвольно потянулась к только что снятой туфле на шпильке, а мысли рванулись в диаметрально противоположных направлениях
– Кто? Как? Что за бред? Убью! Боюсь!
– Да расслабься ты, госпыдя-я-я, не хотел я тебя пугать…»  – протянул тот же голос.
Все еще прыгая с одной мысли на другую, сиплым от невроза голосом Бота произнесла:
– Ээээмм, ааа, а кто говорит, извините…
– Я! – гордо заявил голос.
– Ну, ясный пень, а немного конкретнее, если вас не затруднит.
– Кактус я, кактус. Эдуард! – последовал ответ. – Да, старушка, сто лет вместе, а знакомимся только теперь.
Бота в нерешительности немного потопталась на месте все еще в одной туфле, припомнила те сомнительные сосиски, которые упоенно жевала совсем недавно в университетской столовой. Все дело в них, в сосисках! Траванулась, к гадалке не ходи.
– Ты всегда была зверски мнительна, дитя мое, – прокомментировал эту мысль Эдуард.
– Слушайте, если это розыгрыш, то совершенно дурацкий! Кто это, черт возьми? – уже не на шутку рассердилась Бота.
– Вроде в университет каждый день бегаешь, а мозгов….Ой, пардон…
– Оскорблять меня в собственном доме вздумал! Эдуард, вы – хаммммммм, – заведясь и вновь спохватившись протянула Бота, проглатывая очередную аналитическую мысль о том, что ведет эту непринужденную беседу, не прибегая к услугам рта, голосовых связок и… к чему там еще прибегают?... А вот голос Эдуарда вполне различим и довольно громок для галлюцинации.
– Наконец вспомнила, как думать надо, – съязвил болтливый кактус, – снимай уже свои подковы, в дом проходи, – гостеприимно пригласил он.
– Спасибо, – глуповато пробормотала Бота.
Сняла обувь, повесила куртку на крючок и медленно прошла в комнату. Все как всегда, никаких признаков непрошенного гостя.
– За монитором я, глупая, – подсказал Эдуард.
В ответ девушка только глаза широко раскрыла, но за монитор все-таки настороженно взглянула. Ну да, там ему и место!
– Ну, здравствуй, милка, – пропел Эдуард.
-– Здрасьте,– вежливо откликнулась Бота.
Присела на кровать, подумала, еще немного попугалась  и окончательно утвердилась в мысли о дьявольском происхождении сосисок.
– Не греши на отечественный общепит, детка, приходи уже в себя,  сидишь как пришибленная, не смешно уже, что за долгоиграющая реакция на кактус? – нагрубило растение.
– Слушай, что происходит? Прихожу домой, выслушиваю  бред какого-то Эдуарда! Что еще за фантасмагории?
– Ой, называй, как хочешь, – обиделся кактус. – Что непонятного, не пойму! Я – твой кактус Эдуард, для своих можно Эдя, ты – моя долго думающая хозяйка Бота. Живем с  тобой с твоих четырнадцати, моих ста четырнадцати лет. Шесть лет делим кров. Припоминаешь?
– Ага, – ответила она, – и мысли, значит, мои читаешь. И все обо мне, стало быть, знаешь?
– Ага.
– Веселенький денек.
– Не говори.
– Ну и что ты молчал шесть лет? И чего это тебя сегодня прорвало?
– Скучно тебе, замучалась, бедняжка, дай, думаю, вправлю ей мозги. А то совсем все никак, разве нет?
– Есть малость…
– Ну вот! Поставь-ка чайник и переоденься, поболтаем. И вытащи уже меня отсюда, на свету разгляди – вижу, что еле сдерживаешься, пощупать хочешь. Валяй, я не обидчивый! Только осторожно, я породист и колюч!
Бота осторожно подняла горшочек и отнесла на кухонный стол. Только здесь приметила забавные глазки на колючем толстячке. Вроде добрые такие глазки. Не страшные.
– Расскажи, Эдуард, почему сейчас со мной говорить вздумал?
– Помочь тебе хочу, сказал же.
– Чем говорящий кактус может помочь взрослой самостоятельной девушке-журналисту?
– Вот знал же, что ты зазнайка, но ничего, будем работать. Читал я давеча твою бурду. Конечно, пишешь ты хорошо, но ни о чем. Мыслей нет в твоей головушке, милочка! Куда все девалось? Раньше тексты были глубже, шире, интереснее, а сейчас вода одна.
– Ну, извини, время такое, кризисов развелось, и у меня кризис. О чем писать, народу ничего не нужно, не катаются больше высокопарные статьи, мяса и крови подавай.
– Раскудахталась! Мяса и крови! Тебя это не должно волновать. Вот тебе и проблема. Гонишься за тем, что нужно массе. А масса у тебя довольно мрачная и туповатая. Будто для отсталых пишешь. Возомнила из себя гениальную писаку, которая отреклась от своей мечты сотворить что-то на века, и снизошла до рыночных отношений, чтобы выжить в джунглях жизни.
– Ну знаешь!
– А что, неправда? Что ты делаешь для того, чтобы поддерживать задатки таланта, которыми наделена? Пишешь всякую дрянь по желтым газетам и идиотским журналам. Живешь по принципу – деньги есть, остального не надо! Куда делись мечты о великих творениях? Куда ушли светлые мысли? Ты уверена в том, что талант никуда не денется, что он навсегда, и что когда-нибудь, в любой момент, ты сможешь показать себя миру во всей красе, а сейчас тебе просто не до этого. Потеряла ты себя, дорогуша!
Воцарилось долгое липкое молчание. Все это слишком навязчиво, неожиданно, громоподобно и нелепо – говорящий цветок, весь этот разговор, упреки и заявления о помощи. Обвинения в потере себя, что еще может сказать эта колючка?
– Если ты хотел уколоть меня побольнее, у тебя это неплохо вышло, – наконец произнесла девушка.
– Если ты восприняла мои слова именно так, то ни черта ты не поняла. Слушаешь слова, вроде обидные, но не слышишь мысли, которую эти слова сплетают. Выключи отрицание и возмущение, подумай, а потом расскажешь мне, что надумала, – холодно отозвался Эдя. А потом и вовсе умолк. Потому что…
Потому что дальше…Не было никаких разговоров,  просто пришло осознание правоты колючего толстяка. Родилось стоящее внимания произведение, признание критиков и думающей аудитории. Появилось непреодолимое желание поговорить с кактусом, но он молчал. Ему нечем было помочь. Наверное, ждал очередного кризиса…