Не знаю,  хорошо это или плохо, но впечатления раннего детства посещают меня  каждый день. Можно было бы сказать, что они преследуют меня, но это будет несправедливо по отношению к ним. В них нет ничего навязчивого. Они просто приходят. Из глубин памяти всплывают лица друзей, проходит череда событий, связанных с ними. Это не ностальгия – это просто память.
Вовка был первым человеком, про которого я сказал: «Мой лучший друг!» Он жил в соседнем доме. Фамилия у него была Ноль. У него было два брата – Генка и Витька. Все так и говорили: «Витька Ноль, Генка Ноль, Вовка Ноль». В фамилии не было Нуля. Это впечатление возникало только при первом знакомстве. Но очень скоро превращалось в обычную немецкую фамилию.
Улица Горького была новой в поселке  и представляла собой  вереницу двухэтажных домов. Наш дом был № 1. Вовка появился, когда построили дом № 4. До школы был еще целый год. Мы наслаждались свободой. Только часто с завистью поглядывали на друзей-школьников – очень хотелось пойти в школу. Уже из этого дошкольного времени всплывает целая куча впечатлений.
Больше всего помнятся речка и мяч. Как мы ждали прихода летнего тепла! На речке начинали строить запруды. Ребята постарше вместе со взрослыми двигали целые валуны, нарезали пласты для заделки щелей. А работа такой малышни, как мы, состояла в набрасывании на запруду мелких камней для общей прочности и, опять же, заделки дыр. Пруд получался основательным. В самом глубоком месте нам было с головой, и мы боялись там купаться. Когда появлялся какой-нибудь случайный купальщик, его спрашивали: «А ты строил запруду?», и еще решали – пускать или не пускать. Постепенно вдоль речки выстраивалась большая вереница таких запруд. Бывало даже, делились по улицам – чей пруд. Но, как всегда, места всем хватало.
Сколько времени мы проводили на речке, сказать трудно. Но до посинения – это точно. Помню свой постоянно облезший нос, цыпки на ногах, сгоревшую спину. Из одежды…  одни трусы. Правда, иногда была и майка. Но с ее  помощью  мы ловили рыбу. Завязывали узел на одном конце, брали край в зубы и, широко растянув руками, подводили к какому-нибудь камню. Товарищи по рыбной ловле начинали “шурудить” камни. Попавшаяся рыбешка была небольшой, но главным был восторг, когда в майку попадала добыча. Это были форель, маринка и, как мы называли,  усачи. Рыбу или жарили на костре, или приносили домой. Только наши матери, не желая возиться с такой мелочью, чаще уговаривали нас отдать весь улов кошкам.
Еще одно яркое воспоминание той поры – игра в футбол. Между нашими двухэтажками была большая площадка. Как я сейчас вижу, площадка не больше 15-20 метров в длину и ширину. Но тогда это было целое футбольное поле. Если купались мы  до посинения, то играли в футбол до полной темноты. Только когда мяч вообще не было видно, игра прекращалась. Уже в то время определился наш статус футболистов – мы с Вовкой оба были вратарями. Удивительным было то, что уже в то время мы специально тренировались. Оставаясь одни, по очереди становились в ворота и пинали: в уголок, повыше, пониже. Так уж получилось, что когда мы делились на команды, то Вовка превращался в моего соперника.
Когда мы на следующий год пошли в школу, то попали в разные классы.
Память сохранила много ярких эпизодов из той начальной школьной жизни. Только одного не могу вспомнить:  чтоб я когда-нибудь учил уроки. Как-то независимо от школы рано пристрастился к чтению, полюбил математику. Помню, как на скамейке возле школы быстро решал домашние примеры. Быстро – это чтоб тут же из портфелей соорудить штанги для ворот и начать играть. В этом возрасте мы начали ходить играть на настоящее футбольное поле – оно находилось на краю поселка, под горами. На наше счастье в то время интерес к спорту был  само собой разумеющимся,  и рядом с футбольным полем разметили поле для гандбола. Ворота там были поменьше – как раз для нас. Начались игры между улицами. Мы в то время уже живо интересовались настоящей футбольной жизнью. В основном, с помощью  радио и чтения книг.
Мы с Вовкой начали спорить: «Я – Лев Яшин, нет я – Лев Яшин. Ну, тогда я Хомич. Давай – я Лев Яшин, а ты – Жильмар, как у бразильцев. Нет, тогда я буду Замора – он лучше стоит на воротах».
Насмотревшись на взрослых и начитавшись книг, мы подолгу тренировались, как настоящие вратари. Как только соседи не проклинали нас, когда, встав у кирпичной стенки сараев, мы бросали мяч в стенку и ловили его в разных положениях. Трагедия, если мяч залетал кому-нибудь в огород. Тут уж мы четко начали делить людей на добрых и злых. Добрые спокойно позволяли зайти в огород через калитку, иногда только бросали какую-нибудь недовольную фразу. А злые… Тут уж нам доставалось на полную катушку. Как ни странно, но к злым относились учителя. Так получилось, что в каждом из домов жило по два-три учителя. Здесь доходило и до протыкания мячей, и до драния ушей. До этого я не знал, что значит – драть за уши. Мы для себя сделали вывод – учителя так в школе устают от учеников, что после школы просто смотреть на них не могут. Но за физическое насилие мы обычно мстили. Били окна или лазали в огороды за яблоками и грушами.
У нас было место, которое мы называли «за сараями». Там стояло женское общежитие с небольшим садиком из карагача и тополей. Под самыми окнами росли кусты сирени. Самые высокие деревья служили нам полигоном для проверки ловкости и бесстрашия. Залезая к самым макушкам тополей, когда крыша двухэтажного дома была внизу, ветви были тоньше и прогибались даже от нашей тяжести, испытываешь настоящий страх. Помню чувство – такое щекотание нервов. Помню,  Вовка лезет на тополь. И вдруг – из-за сарая появляется его отец. Все в замешательстве. Вовка не растерялся и говорит:
– Пап, смотри, как я хорошо лазаю по деревьям!
В этот момент он срывается. У меня замирает сердце. И…
Вплотную к тополю рос карагач. На Вовкино счастье он залез уже достаточно высоко. Падая, он застрял между веток карагача. Покачивается так, пружиня на ветках. Отец, конечно, всыпал ему и его старшему брату. Но этот случай мы долго потом вспоминали как анекдот.
Проверкой ловкости для нас служило перепрыгивание с дерева на дерево. Это, конечно, было подражание Тарзану или индейцам  – фильмы только стали появляться на экранах. Занятие было далеко не безобидным. Некоторые ребята откровенно не решались прыгать. А у решавшихся доходило до переломов рук и ног. Сам я, правда, сломал руку немного позже – в восьмом классе, когда прыгнул с дерева в окно. Сходил на фильм “След Сокола” с Гойко Митичем. Походил по садику возле нашей квартиры. Пригляделся и … сиганул с вишни в окно. Прыжок был эффектным. Не учел я одного. В комнате под окном лежал  половичок. На него я и приземлился. Поскользнулся и… внутрисуставной перелом и трещина. Почти все лето проходил в гипсе. Но это было позже. А тогда, прыгая с ветки на ветку, мы с Вовкой поругались.  Кажется,  он не на ту ветку прыгнул – сейчас точно и не помню, – но мы поссорились. Несколько дней не разговаривали и не играли вместе. И что самое пакостное – ребята постарше натравили нас драться. Мы некоторое время упорствовали. Нас стали называть трусами. Вовка согласился первым. Но я драться откровенно не хотел. Конечно,  не из-за трусости. Каждый день я втайне надеялся, что Вовка, как обычно, выйдет на улицу и мы начнем играть в мяч, забыв обиды. А тут драка. До сих пор помню чувство обиды – ждал одного, а вышло совсем другое. А пацаны подзадоривают, обзывают трусом. Помню, как мы приняли боксерские стойки. Только бокса не получилось. Я как-то с жалостью вспоминаю маленькие вовкины кулачки. Он пытается бить меня, а мне не больно. Я каждую его атаку просто перехватываю и валю его на землю, на лопатки. Начали спорить:  надо драться, а не бороться. Пока спорили – помирились! Как-то так просто исчезла ненависть, стали говорить, как обычно. Даже шутить. Потом кто-то сказал: «Кончайте, пошли на речку». И мы пошли как ни в чем не бывало. Я лично был очень рад тому, что так все повернулось.
Еще помню, как мы с Вовкой устраивали у них дома турниры по шахматам. В зале стоял большой, обтянутый черной кожей диван. На этом диване мы и устраивали шахматные баталии. Не помню, что нами руководило, но наши турниры длились неделями.
– Сколько будем играть? – обычно спрашивалось вначале.
– Пятьдесят партий, – как сейчас помню эту фразу.
Результаты матчей записывали в таблицу. После турнира подсчитывали – кто больше раз выиграл. Обычно каждая партия длилась не очень долго. Наверное, из-за отсутствия каких-то шахматных талантов, мы долго не думали. Главным было знание – как какая фигура ходит. Хотя самой игрой в шахматы я интересовался много – любил книги и фильмы о знаменитых игроках, но стремления к соревнованиям, разрядам у меня не было. А на воротах я стоял до тридцати лет – за класс, школу, факультет, поселок.
Вспоминается еще одно увлечение, которого сейчас у школьников вообще не вижу. Собирание спичечных этикеток. Откуда-то возник слух:  кто соберет миллион этикеток, получит приз – настоящую машину. Наивная детская вера – и в возможность собрать миллион этикеток, и в какого-то доброго дядю, который эти этикетки посчитает и даст пацанам машину. Помню, как мы, окунувшись в речке, лежим на горячих камнях и с Вовкой и его братом Генкой рассуждаем о марках машин, которые можно получить за этикетки. Стараясь аккуратно срывать этикетки с коробков, мы довольно грубо наклеивали их в школьные тетради. Конечно, старались собирать разные этикетки. Бегали по улицам, приставали к взрослым:  “Покажите этикетку”. Предлагали или целый коробок, или крышечку коробки для обмена. Подолгу стояли на автобусной остановке, чтоб посмотреть коробок у шофера. Когда видели совершенно незнакомую этикетку, приходили в такой восторг. Но и этому увлечению было суждено постепенно исчезнуть.
Со второго класса мы курили. Самым постоянным было курение махорки. Такие самокрутки делали – целые кульки. Помню, как я беру дома кусок хлеба и кусочек селедки, чтоб заесть после курения, чтоб не пахло. Курили за сараями или уходили в горы. Немного позже у нас появился свой штаб в сарае у Валерки Шилова. Главными были ребята уже лет на пять старше нас. Когда мы собирались в этом штабе, каждый должен был принести папиросу или сигарету. Обычно воровали у отца из начатой пачки, чтоб было незаметно. Собирались  в кружок,  рассказывали разные истории и курили. Не знаю, почему, но я в это дело не втянулся. Курил со второго по восьмой класс, потом бросил и до сих пор не курю.
Когда мы заканчивали четвертый класс, у нас в поселке начали строить новую школу. Построили ее довольно быстро. Помню, как мы с Вовкой и другими ребятами все лето ходили на стройку – помогали строителям. Перетаскивали что-нибудь, выносили мусор. Такого ожидания начала учебного года не было больше никогда. Только началось лето, а мы уже ждали прихода осени. Так хотелось пойти в новую школу! Было немного досадно, что строители не успели к первому сентября. Некоторое время мы учились в старой школе. Переход в новое здание был настоящим праздником. По нашим детским меркам школа была просто огромной, как дворец. Длинные и широкие коридоры, большие светлые классы. К этому прибавилось много новых впечатлений: новые учителя, много интересных учебников. С каким удовольствием мы ходили в школу в то время!
А зимой Вовки не стало. На речке провалился под лед в воду. Заболел. Лежал в больнице. Неожиданно пришло сообщение:  Вовка умер. Я очень долго не мог в это поверить. Даже после похорон, на которых я плакал так, что меня никто не мог успокоить. Его братья стояли как-то отстраненно, одиноко…
Уже весной Сергей Тадыкин – еще один близкий друг, сказал как-то неожиданно:
– Если бы тебе сказали перекопать лопатой вон ту гору и тогда Вовка оживет – ты бы согласился?
Во мне мелькнула какая-то надежда. Помню, как я ночью, лежа в кровати, долго думал об этом. Во мне что-то боролось – между верой в сказку и здравым смыслом. 
...С тех пор прошло сорок лет. Часто, глядя на учеников, на своих подраставших детей, а потом уже и внуков, вступивших в такой же возраст, я пытаюсь увидеть в их глазах тот богатый внутренний мир, который был у нас в то время. Чем эти дети живут, о чем мечтают?