Новое поколение Салтаната Исмагулова Казахстанский прозаик Леон Костевич написал новую повесть “Графиня, я стрелялся на дуэли”, в которой есть персонаж не придуманный, но существующий в вымышленном пространстве произведения под своим реальным именем. Александр Лазаревич Жовтис - Зачем Вам понадобился такой литературный прием? - Поскольку это повесть о студентах, там должен быть, говоря официальным языком, и профессорско-преподавательский состав. Каждый автор в свои сочинения что-то берет из реальной жизни. Александр Лазаревич Жовтис был моим преподавателем в КазПи имени Абая (теперь это, кажется, называется Педагогическим университетом). Фигура очень яркая и очень колоритная, поэтому в пору студенчества мы за глаза подтрунивали над ним, иронизировали над его привычками, его голосом высокого тембра. Но все это носило, конечно, беззлобный характер. Зато, повзрослев, я вдруг посмотрел на Жовтиса другими глазами. В моем понимании, чем сложнее личность, тем интереснее. Хотя я кое-что добавил в этот образ, в целом он мало подвергся деформации и получился, можно сказать, почти “без купюр”. Когда у меня только возник замысел использовать Жовтиса как литературный персонаж, я предварительно поговорил с его сыном Женей, известным правозащитником, с которым у нас хорошие отношения. Просил рассказать об отце. Встречался и с другими людьми, близко знавшими Александра Лазаревича. Когда повесть была написана, я показал рукопись Жене, и у него претензий не возникло. А вот реакция вдовы Александра Лазаревича Галины Евгеньевны! Она была шокирована - что, в общем-то, меня не удивило - и захотела со мной встретиться. Как она выражала свои эмоции по прочтении повести, мне рассказывали, но при встрече, надо отдать должное, была очень сдержанна. Попросила изменить, если возможно, некоторые детали и даже сказала, что в противном случае подаст на меня в суд. Если бы я хотел дешевой популярности, то лучшего и придумать было бы нельзя. Словом, из уважения к самому Александру Лазаревичу, лично к Галине Евгеньевне, к Жене я поправил не все, но то, что не противоречило общей линии и моему видению этого персонажа. - Для нас и предшествующего поколения студентов Жовтис был почти “небожителем”. В Вашей повести герои говорят о нем: “Он учил студентов думать”. И в то же время позволяют себе обсуждать его. - Во-первых, не забывайте, что студенты всегда обсуждают преподавателей. А во-вторых, я учился во времена перестройки, и студенты тех лет многое себе могли позволить. Например, такую наглость, как прийти в деканат и потребовать убрать какого-нибудь преподавателя. Нам, видите ли, не нравится, как он читает лекции, подает материал. И в деканате шли на уступки. Отношение наше к Жовтису тоже было уже другим, нежели в ваши времена, и, если можно так выразиться, мы, студенты, за его спиной, как я уже говорил, себе “позволяли”. Хотя, разумеется, понимали его значимость. Он был большим профессионалом и одновременно очень сложным человеком. Сейчас для меня его авторитет непререкаем. Однако разные люди, кто с ним работал или знал его, по-разному оценивают личность Жовтиса. Но я постарался отделить зерна от плевел. - Это Ваша третья повесть. Расскажите о своих предыдущих сочинениях. - Первая моя повесть была о Сталине. Я принес ее в “Простор”. Тогдашний главный редактор Юрий Михайлович Рожицын долго смеялся: ему понравились многие сцены и детали. Но поскольку это была “проба пера”, повесть не напечатали. Перестройка шла полным ходом, и у меня, как у многих в то время, кружилась голова, казалось, весь мир теперь открыт. Да и сама первая повесть была написана ни много ни мало в расчете на Голливуд. Я перевел ее синопсис на английский и отослал в несколько ведущих кинокомпаний: “ХХ век Фокс”, “Метро Голдвин Майер”, “Трай Стар” - все не помню сейчас. Самое интересное - они ответили, письма лежат у меня. Там было сказано, что я должен быть членом какой-то их гильдии, иметь своего представителя или агента - лишь в этом случае мы сможем вести переговоры. Сейчас я далек от мысли, что при соблюдении всех формальностей этой бюрократической конструкции они бы за меня зацепились (смеется). Просто это свидетельство того, каким я был тогда наивным. Или нахальным. Потом были написаны другие мои повести - “Граждане пионеры”, “Я иду по ковру”. Последняя - о журналистах. - А каково писать, зная, что широкого читательского резонанса Ваше произведение не вызовет? Не будет никаких откликов профессиональной критики? Ведь с большой натяжкой можно говорить о наличии литературного процесса у нас в Казахстане, хотя авторы есть, и неплохие. - Приведу один простой, но весьма показательный пример. В Алматы когда-то жил Сергей Лукьяненко. Писал свои произведения, приносил их в редакции журналов, где кое-что печатали, нередко похлопывали по плечу и советовали писать лучше. Потом он уехал в Россию, и вот результат: сейчас по романам Лукьяненко снимают фильмы мирового масштаба, его книги в красивом переплете, напечатанные на хорошей бумаге стоят в наших книжных магазинах. Но изданные там. И теперь он - российский писатель. А мог бы быть казахстанским. В Москве толстые литературные журналы тоже переживают не лучшие времена, но все-таки их знают и читают. А для кого издаются наши журналы “Нива” и “Простор”, тиражом всего в тысячу экземпляров, я не знаю. Для самих авторов, которые там печатаются? Необходимо прежде создать механизмы для популяризации этих изданий, ведь мало кто знает об их существовании. А если и слышал, удивляется, что они еще существуют. Когда автор приходит в казахстанское издательство со своим произведением, ему советуют напечатать его за свои деньги или искать спонсоров. Получить грант или государственную поддержку можно только если ваша проза поднимает имидж Казахстана или соответствует какой-то другой конъюнктуре. Я работаю на телевидении и не понаслышке знаю: спонсоров легче найти на развлекательную программу или какое-нибудь шоу, подобное российскому. Однако когда речь заходит о проекте, касающемся культуры или литературы, говорят: не будет высоких рейтингов. А что у нас появится целый канал подобной направленности, как, допустим, “Культура” в России - вообще невозможно себе представить. Причем там он существует на деньги государства. - Как Вам удается сочетать сочинительство с работой на телевидении? И позиционируете ли Вы себя как писателя? - Нельзя произносить слова “писатель” и “творчество” по отношению к себе: это нескромно и считается дурным тоном. Я начал писать еще в студенчестве. И этот процесс никогда не прекращается. Не без основания считаю, что получается все лучше. За 15 лет можно было написать гораздо больше. Но есть другие важные вещи, которые я приобрел за эти годы. Это семья, двое замечательных детей, нормальная работа. И я не считаю, что от этого надо отказываться во имя писательства. - А можно почитать “Сказку о коте Кособрюхе”, которую пишет главный герой Вашей повести “Графиня, я стрелялся на дуэли”? - На самом деле это выдумка. Сказки нет. |