Главная | Регистрация | Вход
Литературная Алма-Ата
Поделиться
Меню сайта
Категории раздела
Проза [87]
Сказка [10]
Поэзия [52]
Новые материалв
[05.03.2007][Проза]
Вовка (2)
[05.03.2007][Проза]
Тайна старинного портрета (0)
[05.03.2007][Проза]
Моя вторая половинка. (1)
[05.03.2007][Проза]
Индикатор любви (0)
[23.03.2007][Дайджест прессы. Казахстан.]
Дешифратор сигналов (0)
[23.03.2007][Дайджест прессы. Россия.]
ГОГОЛЬ, УКРАИНА И РОССИЯ (0)
[23.03.2007][Проза]
НЕ О ЛЮБВИ (0)
[04.04.2007][Дайджест прессы. Казахстан.]
Продолжение следует... (0)
[04.04.2007][Дайджест прессы. Казахстан.]
Карнавал в вихре красок (1)
[05.04.2007][Проза]
Мечтатель (0)
Вход на сайт
Поиск
Теги
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Друзья сайта

Академия сказочных наук

  • Театр.kz

  • /li>
  • Главная » Статьи » Самиздат » Проза

    БЕЗНАДЁГА
    Жирный таракан, разъевшийся на объедках, никогда не убираемых с засаленного и замусоренного холостяцкого стола, никого не боясь, и не обращая ни на что внимания, медленно полз по обшарпанной стене комнаты офицерского общежития.
    - Обнаглели, сволочи! - подумал майор Лопатин, тупо глядя на сытое насекомое, – убить, что ли или пусть живёт?
    Испытавшая на себе давление сотен солдатских задниц кровать с провисшей почти до пола сеткой, тихо постанывала, когда Лопатин менял положение тела. Лежать было невозможно, но зампотылу полка продал на соседнюю турбазу всю полковую мебель, и поэтому ничего не оставалось делать, кроме того, как мучиться в этом скрипучем, безжалостно давящем на тридцатитрёхлетнее майорское тело, подобии гамака.
    Вставать тоже не имело никакого смысла, потому что, если встанешь, то надо искать, чем себя занять, а найти занятие в пустой комнате-камере площадью пятнадцать квадратных метров было невозможно. Телевизор сломан; книги, навалом лежащие на шкафу, прочитаны. День прошёл бестолково и тупо. Денег не было даже для того, чтобы купить бутылку водки и напиться. Начфин полка на пару с командиром крутили по коммерческим банкам офицерское денежное довольствие, наживались, и уже два месяца никому ничего не выплачивали. Полк матюгался, голодал и жил взаймы. Офицеры грустно шутили о том - может ли военный жить на июньскую получку в сентябре, втихаря матеря верховную власть и полковое командование.
    Два капитана, сослуживцы Лопатина по артиллерийскому полку, жившие с ним в одной комнате, ещё в субботу укатили домой, за двести километров, к жёнам и подхарчиться, а Лопатин, назначенный ответственным по полку, умирал в затхлой осточертевшей до коликов в животе общаге, сходя с ума от безделья и сосущей душу тоски.
    За стеной, в соседней комнате, стоял сплошной гул вперемежку с матом и истеричным женским смехом. Орал, словно хотел вырваться из плена магнитофонной кассеты, какой-то незнакомый провинциальный певец, и, перекрывая певца, кричали пьяными нестройными голосами извечную офицерскую песню про мороз и коня офицеры из соседнего пехотного полка.
    Одурев от забытого Богом и вышестоящим командованием гарнизона, устав от постоянного безденежья и бестолковой, никому не нужной военной службы, они находили отдушину в беспричинном ежедневном пьянстве; пьянстве до свинячьего визга и кровавых разборок друг с другом.
    - Скоро начнут бить морды - мелькнула у Лопатина усталая мысль. Он посмотрел на часы, было девять вечера, а затем, - приподнявшись на локтях - в темноту за давно немытым стеклом. В шинке́ напротив, гудело уже своё полковое офицерство, братаясь с контрактниками из местных.
    - И где только деньги берут? Наверное, бензин продают или запчасти воруют. Пойти, что ли напиться на халяву - подумал Лопатин, с усмешкой глядя на разгулявшийся шинок, – нет, не хочу, надоело.
    Лопатин с тоской подумал о жене, которую не видел уже более двух месяцев. Незаметно его мысли перенеслись в прошлое, когда он был ещё юным, полным оптимизма, задора и веры, молодым курсантом. Как он после вечерней поверки удирал через училищный трёхметровый забор в общежитие к своей будущей жене и пропадал там до подъёма, а утром, зацелованный и опустошённый, летел, как ангел, на зарядку и жизнь тогда казалась простой и беззаботной.
    Вздохнув, Лопатин отряхнулся от приятных воспоминаний, возвращаясь в безрадостное серое настоящее. Шум в соседней комнате нарастал, слышалось чьё-то гулкое икание. Пьяная пехота начала орать ещё сильнее, послышался отборный мат, звон разбитого стакана, глухие удары кулаков по телу, треск сломанного на чьей-то хребтине стула, и всё это пьяное пехотное быдло вывалилось в коридор и, пугая рыскающих в мусоре крыс и тараканов, начало драться.
    Лопатину надоел этот почти ежедневно творящийся беспредел, и он решил, наконец, разобраться с сосунками из пехотного полка. Легко поднявшись со скрипящей постели и выйдя из комнаты, он увидел, что в полутёмном, заваленном окурками, коридоре выясняли отношения два подвыпивших пехотных «пиджака», третий участник потасовки, пьяный в драбадан, усатый с большими залысинами капитан, в военной рубашке с оторванным рукавом и одним погоном, безнадёжно пытался разнять бодающихся лейтенантов. Его отталкивали, и он, теряя равновесие, падал, снова вставал и снова падал, отброшенный дерущимися. Девок в коридоре не было видно.
    - Кончай базар!» – громко сказал Лопатин, подходя к дерущимся.
    - А ты кто такой? – словно не узнавая, спросил его высокий с разбитым носом и остекленевшими глазами литёха.
    - Ты, что, салабон, Лопатина не узнаёшь?
    - А я еб… - хотел, было высказать своё мнение пьяный «пиджак», но Лопатин коротким и резким ударом кулака справа в лоб отправил его в глубокий нокаут. «Пиджак», сделав кувырок через пытавшегося, в очередной раз, подняться капитана, влип в угол, примяв сброшенный там мусор.
    - Отдыхай – удовлетворённо подумал Лопатин, чувствуя, что юношеские тренировки по боксу в училище не забыты кулаками.
    Второй, более трезвый участник потасовки, пытался изобразить мудрёную стойку карате, но Лопатин, схватив его своей огромной пятернёй за лицо, с силой припечатал затылком к стене.
    - Гавнюки гражданские, позорят офицерство; ни работать, ни пить по нормальному не могут. Их бы в Афган, да под ду́ховские пули, в миг бы научились, и пить и работать – подумал он, перешагивая через распластавшихся на полу пехотных вояк.
    Вернувшись в комнату, Лопатин взял фуражку и, выходя, увидел, как две большегрудые девицы пытались привести в чувство прикорнувших в углу «пиджаков». Лопатин, не спеша, запер дверь в комнату, вышел из подъезда общежития и пошёл в направлении полка. Захотелось пройтись и проветриться перед сном. Идти было не далеко, метров триста.
    - Отчего не спится ветеранам? – спросил дежурный по полку, увидев, входящего в комнату дежурного, Лопатина.
    - Тебя проверяю по приказу командира полка, а ты ещё почему-то трезвый – пошутил в ответ Лопатин.
    Дежурный по полку, хитрый, лоснящийся от жира кадровик, подозрительно посмотрел на Лопатина; пробормотал что-то вроде – ну-ну, и продолжал метать кости.
    Шла игра в нарды между ним и помощником дежурного по полку, известным гарнизонным забулдыгой прапорщиком Скорняковым, причём Скорняков, судя по дрожащим рукам и потному лицу кадровика, выигрывал.
    - Почём партия? – ради любопытства спросил Лопатин
    - Простая – тонна, марс – две, а домашний – три – не отрываясь от игры, буркнул Скорняков.
    - Бухнёшь? – спросил Лопатина кадровик.
    - А что, есть спиртяга?
    - Для добрых людей всегда найдётся!
    - Ну, тогда наливай, куда от вас денешься.
    - Перерыв! – выкрикнул прапорщику повеселевший кадровик и метнулся к сейфу дежурного по полку. Через секунду он извлёк из сейфа начатую литровую бутылку «Распутина», три железных кружки, секретную топографическую карту учебных полей и полигонов в порванном конверте, луковицу и четвертинку чёрного хлеба с селёдкой.
    - Видно уже пили, – восхищённо подумал Лопатин, – и когда всё успевают, черти.
    Расстелив на столе топографическую карту, кадровик разложил на ней извлечённуе из сейфа снедь, а прапорщик ловко порезал хлеб и, не очищая от кожуры, луковицу.
    - К стрельбе готов – улыбнулся Лопатину кадровик.
    - Заряжай! – поддержал его весёлый тон Лопатин.
    Прапорщик оттренированным движением руки, не жалея, плесканул из бутылки в кружки.
    - Чтоб хотелось и моглось, чтобы к службе была злость, чтобы в будущем годе́ было с кем и было где – произнёс тост стихами кадровик и все выпили не чокаясь.
    - Закусим курятинкой – сказал осевшим голосом Скорняков, протянув Лопатину и кадровику по беломорине.
    - А ты, Петрович, что остолбенел – сказал прапорщику кадровик, раскуривая папиросу - наливай, и служба сразу покажется мёдом.
    Скорняков быстро налил себе кружку до краёв, и словно боясь, что её у него отнимут, в два глотка опрокинул в рот.
    - Во, мля, специалист – вскрикнул от удивления Лопатин, - а нам что слюни глотать, глядя на тебя прапорюга; наливай, пока не надавали по шее. Где натренировался так пить?
    - В Чернобыле, под реактором - ответил Скорняков, после выдоха прокуренным голосом, наливая Лопатину и кадровику по второй, - вы, мужики, меня простите, но я не могу пить по чуть-чуть, привык стаканами.
    - Погоди, дай позвоню на КПП, а то вдруг «папа» или «ёжик в тумане» вынырнут, беды тогда не оберёшься – хватая трубку, бросил кадровик.
    - Что ещё за «ёжик в тумане» - не понимая кадровика, спросил Лопатин.
    - Да тут давеча Михалыч, ЗНШ, так начальника штаба полка окрестил. Ну, прямо в точку.
    - Михалыч, он может, он на такие дела мастак известный.
    - Опять сволочи спят на КПП или уже по бабам ударились – выругался кадровик, неистово крутя ручку старого, видавшего виды телефонного аппарата, - Петрович, дуй на КПП, вздрючни этих уродов.
    Скорняков, схватив фуражку, исчез в темноте дверного проёма.
    - За что выпьем, Игорёха? – спросил раскрасневшийся от «Распутина» кадровик.
    - Давай, Степаныч, за мой скорый дембель.
    - Что, на покой собрался, солдат?
    - Да знаешь, Степаныч, надоел армейский идиотизм. Ни службы, ни жизни и чем дальше, тем хуже. В застойные времена хоть стабильность была и в жизни, и в службе, и в умах. Все знали, что надо делать. Помнишь, учения проводились, полевые выходы артиллерии. У каждого офицера стимул в службе был не призрачный, как сейчас, а вполне реальный. И главное, у каждого офицера в голове была идея, причём у всех, у всей армии одна – защищать родину, Союз. А сейчас что? Развал, брожение офицерских умов, никто никому не нужен. Союз развалили, а что дали взамен? Аморфную, непонятную в своих границах Россию с десятком доморощенных президентиков. Кому служить, Степаныч? Офицер без понятия родины, не офицер, а робот, которому всё равно кого убивать, кому служить, лишь бы платили. Чечня начала отделяться, а если другие также захотят, там буряты или калмыки, тогда кому мы будем с тобой служить, Степаныч, в этой бывшей Олонецкой губернии, карельскому президенту, местному князьку или запишемся в чукчи? Бред!
    А посмотри, как нас, офицеров, унизили. Живём, как скоты, по общагам, да казармам, без семей по два-три года, с нищенской зарплатой. Никому до нас дела нет; мы брошены на произвол судьбы. О нас вспоминают только тогда, когда надо кого-то утихомирить, а между перестрелками орут, мол, ты майор, давай служи, выполняй свой воинский долг и не каркай много, а то уволим без пенсиона и квартиры. Да я свой долг давно отдал в Афгане, а меня с большой трибуны Горбач оплевал, помнишь? Понимаешь, Степаныч, я давно пришёл к мысли, что мы, русские офицеры нужны только для забоя в Афгане, в Чечне или другом каком-то месте. Мы с тобою голодные псы, которые за мизерную подачку охраняют покой властьпредержащих ублюдков. Они нас своими драконовскими законами взяли за горло, не отцепишься, мёртвая хватка. А куда деваться? Денег нет, выслуги нет, квартиры нет; ничего нет; куда ни крутнись, как волк в загоне. Обложили флажками и травят до смерти. Ладно, Степаныч, хватит лирики, кому нужны наши офицерские слёзы. Давай лучше вздрогнем за наш железный и несгибаемый офицерский люд - и они, чокнувшись кружками, выпили.
    - Да, сейчас не то, что раньше – поддакнул Лопатину кадровик, выпивая свою долю, - сейчас каждый офицер сам за себя, все стали тихушниками, а раньше коллектив был. Сейчас чуть что, тебя сразу командиру полка заложат, лишь бы самому из дерьма выплыть, да ещё каждая вышестоящая гнида норовит тебя унизить, подмять под себя. Ты посмотри, кто у нас в полку у кормила, ни одного «афганца»; все прошли его заочно, теоретически, в академиях. Пока ты, Игорёк, горбатился в горах, они успели позаканчивать академии и похватать освободившиеся должности. Наш командир полка - «папа», за двадцать лет службы только в двух местах служил, даже в «отдалёнке» не был.
    В коридоре послышался топот ног, и вбежавший в дежурку, запыхавшийся Скорняков, сипя голосовыми связками, доложил: - Товарищ, майор! Там эти придурки на КПП перепились. Вот остатки шмурдяка изъял, сейчас допьём. Я их на КПП пока что закрыл, что с ними делать будем?
    - Какое – допьём! - истошным голосом завопил кадровик - Звони в дивизион, пусть дежурный поднимает двух свежих солдат на смену, а этих раздолбаев раздеть до трусов, набить морды, и до утра морозить в оружейной комнате. Утром «ёжик в тумане» разберётся. И сворачивай к чертям этот дастархан, пока и мы не залетели.
    - Ну ладно, Степаныч, бывайте, а я пойду. У вас тут вижу, работёнка подвернулась, до утра разгребать надо – попрощался Лопатин, и, напялив фуражку, вышел из дежурки.
    Было темно и прохладно. Над головой, в никуда, летел Млечный Путь, и почти по вертикали над головой висела любимая Лопатиным Полярная звезда. Ещё в Афганистане по ночам, глядя на чужое опостылевшее небо, он всегда отыскивал её, висевшую низко над горизонтом и думал, что в том месте, где Полярная звезда висит почти вертикально – его семья, дом и родина.
    Полярная звезда в те времена всегда сближала его с домом. Глядя на звезду, он думал, что сейчас в это же самое время, там, далеко, на эту звезду также смотрят его родные и их взгляды встречаются на звезде, и от этого далёкий дом становился ближе, на душе спокойнее, а тоска ещё пронзительнее. В такие минуты Лопатин всегда со своим боевым другом прапорщиком Судорским, за неимением водки, выпивали из флакона по паре глотков одеколона и палили из автоматов трассерами в ненавистное афганское небо и горы до тех пор, пока в магазинах не кончались патроны.
    Лопатин шёл в общагу. На душе было пакостно от одолевших мыслей о ненужности никому его офицерской службы, о далёкой семье, о бестолковой жизни, проведённой в забытых военным начальством и Богом гарнизонах, и в тоже время тепло и хорошо от разбегающегося по всем закоулкам тела ядрёного «Распутина».
    Ещё один невзрачный день бесследно исчез в бесконечности мироздания, не оставив никакого следа на душе. Жизнь стала на двадцать четыре часа короче.

    В понедельник, с раннего утра, артиллерийский полк был поднят по сигналу «Сбор». К Лопатину, громыхая не по размеру большими сапогами, прибежал заспанный и испуганный посыльный, - маленького роста, с хитрыми глазами узбек. Форма на нём была таких больших размеров, что казалось, будто он ходит в мешке. Поднявшись на громкий стук со своей продавленной кровати, Лопатин открыл дверь, но так и не смог выяснить у очумевшего посыльного: в какое время, и по какому сигналу подняли полк. Посыльный на все лопатинские вопросы монотонно повторял одну, хорошо им заученную фразу: - Тырывога, товарищ, майор, тырывога!
    Чертыхнувшись и отпустив бестолкового посыльного, Лопатин, не спеша, влез в хэбэшку, и, не умываясь, закурив, с вещевым мешком, туго набитым каким-то военным барахлом, двинулся в сторону полка.
    В полку, пугая утренних птах и заспанных контрактников, от сосны к сосне носился отборный мат начальника штаба полка подполковника Пузанова, рихтовавшего бестолковых срочников-связистов, не успевших к его приходу развернуть «радийку». Срочники понуро, как перед казнью, стояли перед начальником штаба, и по их безразличным лицам было видно, что им всё, кроме дембеля, до лампочки.
    Начальник связи полка капитан Бубенин, как наскипидаренный метался вокруг перекособоченной заглохшей машины.
    - Видно, из парка пригнали машину на спущенных колёсах. Пропала резина, - успел подумать Лопатин перед тем, как зайти в штаб части.
    В штабе, как всегда при объявлении сигнала тревоги, царила бестолковая суета. Растрёпанные, не отошедшие ото сна, военнослужащие-женщины с пилотками набекрень и с животами наперевес сгрудились в испуганную стайку возле кабинета замначальника штаба. Не протрезвевшие офицеры бесцельно бродили из кабинета в кабинет, стараясь не попасться на глаза начальству; в воздухе штаба висел густой перегар спиртного.
    В дежурке командир полка распекал Степаныча, который словно старый мерин, свесил лысеющую голову на грудь, воротя от командира своё небритое лицо. На столе стояли неопровержимые улики ночной пьянки: недопитая бутылка «Распутина» засаленная топографическая карта и недоеденная закуска.
    Из обрывков командирской ругани Лопатин успел понять, что кадровик попался командиру полка с пьянкой, дыхнув ему в лицо перегаром при утреннем докладе; да, кроме того, никак не могли найти помощника дежурного по полку прапорщика Скорнякова, которого Степаныч по простоте душевной отпустил ночевать домой, а тот ещё не вернулся; и главное, что Скорняков ушёл с пистолетом.
    - Напился всё-таки прапорюга, ворюга – мелькнуло в голове Лопатина, когда он нажимал на табло прибытия кнопку со своей фамилией - теперь его недели полторы не отловишь. До тех пор пока всю сивуху в окру́ге не выпьет, не вернётся.
    Рядом с поникшем и уже не пререкающимся Степанычем, в готовности после командира полка продолжить его воспитание, стоял в позе «всегда готов к услугам», замполит полка подполковник Валяев, прозванный в полку за своё безделье Дуракаваляевым. Весь его нетерпеливый петушино-бойцовский вид говорил о том, что он хоть сейчас готов доказать любому, что не зря ест тяжёлый замполитовский хлеб.
    Войдя в тактический класс, Лопатин увидел, что часть офицеров для уточнения задач уже собралась. В углу, за последним столом, тянули втихаря по очереди сигарету, выпуская дым в приоткрытое окно, «тушняк» и «вещмешок»; за первым столом упав на руки, безмятежно спал, тихо посапывая и улыбаясь, зампотылу полка.
    - Наверное, выручку за проданные кровати подсчитывает - подумал Лопатин, садясь на своё место, обозначенное биркой - «начальник разведки полка».
    Никогда не унывающий командир второго гаубичного дивизиона майор Афанасьев, как всегда травил свои нескончаемые анекдоты двум другим командирам дивизионов, которые заливались смехом от его рассказа.
    Вечно полупьяный начальник автослужбы, широко открыв рот, тихо похрапывал, уткнувшись головой в бок начальнику службы ракетно-артиллерийского вооружения.
    Вошли командир полка полковник Камков и начальник штаба с замполитом. Майор Афанасьев успел прогорланить - Товарищи, офицеры!
    - Ну, и полчёк! – не здороваясь, и не обращая внимания на поданную ему команду, сказал командир полка, - не полк, а край непуганых идиотов. Один с пистолетом в руках пугает по лесам карельских медведей, другие на машинах со спущенными колёсами рассекают по бездорожью, третий селёдку на секретных картах разделывает, будто это скатерть-самобранка. Система «Шнур» в казармах не работает, дежурный по полку полупьяный, посыльные по тревоге за офицерами тащатся, как беременные тараканы; полполка вообще по тревоге не прибыло, а прибывшие одеты в форму номер восемь, что надели, то и носим. И это полк прикрытия госграницы, ядрёна фени! Я неделю назад разжёвывал всем, как действовать по сигналу «тревога», но никто ни в зуб ногой; все мозги в шинках пропили, как будто никто в армии не служил до этого.Начальнику штаба провести анализ действий личного состава полка, наметить мероприятия по приведению полка в состояние боевой готовности. К вечеру должен быть приказ по сегодняшнему кордебалету - он ещё долго говорил, то, затихая, то, поднимаясь до крика, но Лопатин уже не слушал, а, отключившись, думал о том, что всё, чем они здесь занимаются, просто бред сумасшедших. Зачем в этой глуши, среди карельских болот нужен их полк глубокого «кадра». Какой боевой подготовкой можно заниматься, если в дивизионах по пять-семь солдат, которых разрывают между нарядами и уходом за техникой.
    Лопатин подумал, что всё это сделано специально каким-то военным извращенцем. По чьей-то злой воле офицеры сосланы сюда, в глухие карельские края, не для того, чтобы укреплять границы необъятной родины, а мучиться со своими семьями в бесквартирье и бескультурье. И оттого, что офицеры здесь мучаются, кто-то там наверху, в Москве, испытывает величайшее наслаждение.
    Эта простая до гениальности мысль о цели их здешнего пребывания пришла Лопатину неожиданно, только теперь, и он удивился тому, как всё просто объясняется. Оказывается, дислокация воинских частей бывшего Союза определялась исходя не из высших интересов и стратегических задач по защите родины, а по другим, более простым причинам.
    Главная цель такой дислокации воинских частей состоит в том, чтобы офицеры, служа родине, мучились; чтобы служба мёдом не казалась. Именно по этому многие воинские части дислоцированы в небольших деревнях, посёлках, в тмутаракани, где нормальные люди не выживут ни при каких условиях. Именно отсюда исходит вечное мучение офицера, его бесквартирье, бесправие перед начальством, безденежье. Главное, чтобы офицер не чувствовал себя полноценным человеком, а ощущал себя вечным слугой, вечным должником. Нищими, обездоленными, бесправными офицерами легче командовать. Ведь если бы у офицеров советской или теперь русской армии были квартиры, машины, деньги про запас, то разве стали бы эти офицеры прозябать в глухих гарнизонах, у чёрта на куличках. А при отсутствии всего офицером можно манипулировать, можно гноить его во всех дырах и он слова не скажет в свою защиту, потому что гол, как сокол.
    От своих крамольных мыслей Лопатин непроизвольно вздрогнул. Командир полка уже заканчивал ставить задачи начальникам служб и командирам подразделений. Лопатину предписывалось срочно выехать на поиски прапорщика Скорнякова по дальним сёлам, на машине, взяв солдат из батареи артиллерийской разведки.
    Затем начальник штаба бесцветным голосом подал команду - Товарищи офицеры! - и все разбрелись по домам приводить себя в порядок и завтракать.
    Служебный день обещал быть в полку нервным и напряжённым.

    В восемь часов утра на полковом разводе всем стало ясно, что сегодня в полку «римские каникулы». Начальник службы горюче-смазочных материалов, назначенный дежурным по полку вместо снятого за пьянку Степаныча, только что принял из штаба дивизии телефонограмму, предписывающую всем командирам воинских частей и их заместителям к двенадцати часам прибыть в штаб дивизии для подведения итогов за месяц.
    Полк уже знал о предстоящем отъезде полкового начальства на весь день и сотней военных душ тихо ликовал. В строю в полголоса гадали, кто из заместителей командира полка останется. Если командир оставит в полку Дуракаваляева, то полк будет стоять на плацу до посинения, слушая политбредни комиссара. В душе все желали, чтобы командир оставил за себя зампотылу полка, которому всё, кроме своего кармана, было до лампочки.
    Командир полка полковник Камков, как всегда перед отъездом, ходил перед строем взад и вперёд мрачнее тучи. Он хорошо знал, что стоит его «уазику» скрыться за воротами КПП, как все разбредутся по щелям, и в полку днём с огнём никого не сыщешь. Он оставил бы за себя подполковника Валяева, но в телефонограмме было ясно сказано, что в дивизию должны ехать все, кроме зампотылов воинских частей.
    - Значит будут пилить за боевую готовность и воинскую дисциплину – мысленно анализировал ситуацию с предстоящим подведением итогов Камков, зная, что в полку уже есть один свежий прокол, о котором доложено командиру дивизии. Этого старого забулдыгу Скорнякова, исчезнувшего с пистолетом, до сих пор не нашли, не смотря на тщательно организованные и проведённые в посёлке поиски. Исчезновение Скорнякова с пистолетом пахло «ЧП» на всю дивизию, а то и корпус и обещало вылиться в серьёзные оргвыводы. Надежда была только на майора Лопатина, который по роду своей службы знал в ближней и дальней округе все ходы и выходы, злачные места и тайные притоны, но от него ещё не поступило никаких сообщений.
    - Выгонят на пенсион - с тоской думал Камков, – оставят без квартиры, а ведь говорил я начальнику штаба, чтобы он на дух не подпускал полковых пьяниц к оружию. Лишь бы пистолет по пьянке не продал за бутылку, или не устроил стрельбу по-македонски на каком-нибудь хуторе, тогда всё, конец, точно уволят.
    Начальник штаба проверял наличие личного состава полка по списку. Как всегда после бурно проведённого воскресенья, в полку подсчитывали потери. По понедельникам, а особенно после зарплаты, обычно сильно редел строй контрабасов. Все они были из местных, видавших жизнь мужиков, и зашибали после получки и в выходные дни круто, но зато и работали как черти. От гражданских привычек отходили с трудом и воспитанию почти не поддавались. Воспитать их можно было, только ударив рублём по башке, то есть, снизив за провинность денежное содержание на процент, определённый уставом.
    Из дивизии слали шифровки о необходимости тщательного подбора контрактников, ругали за низкую укомплектованность ими подразделений полка, но кроме местных забулдыг, набрать в полк никого не удавалось. Всех пугало отсутствие жилья и отдалённость месторасположения полка от цивилизации. Командованию части приходилось мириться даже с тем, что контрактники зачастую в караул заступали полупьяными, не боясь ни начальника штаба, ни командира полка. В таких случаях их после развода, как брёвна грузили в машину и везли в караул, где они, отоспавшись, несли службу.
    Время неумолимо приближалось к девяти часам утра, пора было уезжать в дивизию, а от Лопатина всё не было сведений. Командир полка всё чаще посматривал на часы. Наконец, выслушав доклад начальника штаба о наличии личного состава в строю, он махнул рукой, подал команду - Равняйсь! Смирно! - и объявил, что командование части уезжает в дивизию на подведение итогов, а за командира полка остаётся зампотылу полка. В строю полка от этих долгожданных слов заметно стало оживление и довольные улыбки.
    Командир с отъезжающими замами сели в машину, и «уазик», рыгнув выхлопными газами, выкатился из полка. Служебный день у офицеров закончился.

    Лопатин, уставший и грязный, приехал с поисков прапорщика Скорнякова в половине двенадцатого дня, ни с чем. Он обшарил со своими солдатами все сёла и хутора в радиусе двадцати километров, но даже запаха прапорщика не смог обнаружить.
    Отмыв в луже от грязи свои сапоги, он зашёл в штаб доложить начальнику штаба о результатах поиска, но, узнав от дежурного, что начальство убыло в дивизию, направился в кабинет к Михалычу, заместителю начальника штаба полка.
    В кабинете замначштаба дым стоял коромыслом; играли в преферанс. Компания игроков была та же, давно спитая и спетая, только вместо него, Лопатина, играл начхим полка, хитрющий хохол Наливайко.
    Когда Лопатин вошёл в кабинет, Михалыч мизерил, и, судя по радостным и возбуждённым лицам игроков, ему пристёгивали «паровоз». На столе стояли раскрытые бутылки с пивом и начатая бутылка водки.
    - Привет, славяне! - поприветствовал игроков Лопатин. В ответ послышалось бурчание; играли не отвлекаясь. Взяв ближнюю к нему бутылку с пивом, Лопатин большими глотками осушил её и стал смотреть, как на мизере крутили Михалыча. Наконец послышался удовлетворённый рык, и Михалычу вручили «паровоз» из трёх взяток. Наливайко пересдал заново. Однако Михалыч, как всегда не унывал и на первой руке затемнил снова. После двух пасов он прикупил, но неудачно, даже простая «пичка» не вылезла, как он ни старался. Гора росла. Лопатин знал, что сейчас Михалыч полезет на рожон, пытаясь «тёмными» отыграться. Так было всегда, когда он за преферансом пропускал пару другую рюмок водки. Игра теряла интерес и напряжённость. Было ясно, что Михалыч проиграется опять в пух и прах, после этого партнёры снова напьются, поэтому Лопатин решил не наблюдать за развитием событий и, не прощаясь, вышел из кабинета.
    Выйдя из штаба, он увидел возле КПП пограничный «уазик», а рядом с машиной дежурного по полку с полковыми солдатами. Из «уазика» вытаскивали Скорнякова. Скорняков пытался что-то объяснить пограничникам и дежурному, поднимая вверх указательный палец, и вытягивая трубочкой губы, но те, не церемонясь с пьяным прапорщиком, заломили ему руки за спину и потащили через КПП в штаб полка.
    Только вблизи Лопатин увидел, что у Скорнякова опух левый глаз, и были до крови разбиты губы. Когда Скорнякова затащили в штаб, то капитан-пограничник объяснил, что ночью у них сработала охранная система на границе с Финляндией, и пограничный наряд задержал на нейтральной полосе пьяного Скорнякова, вернее даже не задержал, а обнаружил спящего на проволоке заграждения. Всю ночь они со Скорняковым разбирались, и, поняв, что пьяный прапорщик просто заплутал, привезли его в полк.
    Пограничники передали дежурному по полку рапорт о задержании Скорнякова, пистолет, повязку помощника дежурного по полку, разную мелочь, отобранную при задержании, и, попрощавшись, укатили к себе.
    Лопатин начал расспрашивать Скорнякова о случившемся. Скорняков сначала виновато молчал, а потом рассказал, как он, напившись с дежурным по полку, «съехал с рельс» и ушёл с дежурства к своей, как он выразился куме, что живёт в соседнем селе. Там пропьянствовал всю ночь, а когда под утро возвращался в полк, то потерял ориентировку и забрёл на границу, где заснул, как оказалось, на нейтральной полосе.
    Дежурный по полку, вытянув нужную информацию у Скорнякова, позвонил по телефону в дивизию и доложил оперативному, что потерявшийся прапорщик нашёлся, оружие при нём и попросил, чтобы об этом сообщили его командиру полка.
    Командир полка прибыл с подведения итогов в 18 часов. Улыбка играла на его лице, как нежное закатное солнышко. Собрав офицеров, командир рассказал о подведении итогов, о том, что полк не ругали, а весь «разбор» сделали на соседнем полку. Было видно, что он под «лёгкой мухой».
    После совещания Лопатин, пользуясь хорошим расположением духа у начальства, подошёл к начальнику штаба полка и попросил у него дня три отгула, для того, чтобы съездить к семье. Начальник штаба был как никогда великодушен.
    Лопатин уже два месяца не был дома, соскучился по жене и дочурке, и поэтому когда начальник штаба отпустил его домой на целых три дня, был очень рад нечаянному счастью и хотел только одного - поскорее исчезнуть из опостылевшего полка, чтобы к полуночи последней электричкой быть в Питере, дома.
    Он знал, что дома его не ждут, поэтому он заявится приятным сюрпризом и при деньгах, которые сегодня получил за два прошедших месяца.
    Только в половине второго ночи Лопатин добрался до дома. Квартира у него была двухкомнатная, наследственная, память об умершей бабушке. Дочка уже неделю лежала в больнице с воспалением лёгких, и Лопатин всю дорогу предвкушал, как они встретятся с женой, забыв все недомолвки последних месяцев, бросятся в объятия друг друга и погрузятся в омут любви.
    Света в своей квартире, которая была на седьмом этаже, он не увидел и подумал, что жена уже спит, и хорошо, что он смазал прошлый раз скрипящие дверные петли входных дверей. Теперь не придётся будить диким скрипом весь этаж жилого дома.
    Ключ легко вошёл в новенький замок, и дверь квартиры бесшумно открылась. Лопатин в темноте, на ощупь, правой рукой включил свет в коридоре и уже собирался пройти дальше, как вдруг опешил от вида стоящих в углу чужих мужских туфель и мирно висящего на вешалке чёрного постороннего плаща.
    Отойдя от секундного замешательства, он тихим шагом прошёл в дальнюю комнату, служившею им спальней. Дверь в спальню была приоткрыта, приглушённо горел торшер, освещая её нежно - розовым светом. Всмотревшись, Лопатин увидел, как на смятой постели, над телом безобразно вдавленной в матрац жены, методично ёрзала вверх-вниз чья-то худосочная волосатая задница, а жена, закрыв глаза, тихо постанывала.
    - Бог в помощь! - громко произнёс осевшим вдруг голосом Лопатин, глядя на реакцию потеющих любовников.
    Незнакомый мужик, опешивший от такой неожиданности, резко подскочил и повернулся к Лопатину с перекошенным от недоумения и страха лицом, и глазами готовыми вывалиться из орбит.
    Жена, поначалу вообще ничего не понявшая, затем, лёжа с раскиданными по постели и согнутыми ногами в коленях ногами, только судорожно хватала раскрытым ртом воздух и что-то пыталась сказать, беззвучно шевеля губами и тыкая пальцем в Лопатина.
    Лопатин, не двигаясь с места, молча и равнодушно смотрел на обалдевших любовников, переводя взгляд то на мужика, то на мычащую жену. В душе ему было смешно от трагикомичной сцены.
    Он уже знал, что не будет убивать мужичонку и не тронет женщину. Какая-то непонятная, видно давно копившаяся усталость, словно снежная лавина, сорвалась внутри него, придавив к земле неземной тяжестью, и он только сейчас почувствовал, как сильно устал за последний год жизни. Было безразлично и пусто на душе.
    Смачно плюнув в сторону ещё не пришедших в себя любовников, Лопатин повернулся и вышел из спальни в коридор, прикрыв за собой дверь.
    -Вот и всё! - с облегчением подумал он – Всё кончено, и конец этой бестолковой семейной жизни должен быть именно таким, грубым, смешным и трагичным одновременно.
    Он и раньше чувствовал, а в последнее время знал, что семейные неурядицы не пройдут бесследно. Слишком много в их отношениях с женой накопилось ненужного напряжения, готового взорваться в любую минуту и разнести в пух и прах их семейную жизнь.
    Проходя службу в течение двух лет вдали от семьи, и бывая дома короткими татарскими набегами, он с каждым приездом чувствовал, что всё сильнее теряет связь с семьёй, понимание с повзрослевшей дочерью, и не имеет уже того, отцовского и мужнего авторитета, ни у дочери, ни у жены.
    Их жизни, повинуясь чужой непререкаемой воли, военному приказу, в разрез с их желаниями разбегались, как галактики, в разные стороны.
    Его бестолковая служба в отдалённом гарнизоне никому была не нужна. Жена уже не рассчитывала на него, как раньше и все важные семейные решения принимала сама, требуя от Лопатина только денег, которые он получал от случая к случаю.
    Но, предчувствуя предстоящую развязку семейной жизни, Лопатин не мог предположить, что она наступит так неожиданно и что именно в такой трактовке будет поставлен последний акт их семейной жизни.
    Жаль было только дочку, пребывающую в полном неведении их семейной драмы.
    Выйдя из подъезда дома на сырой питерский воздух и глубоко вздохнув, Лопатин уже знал, что он будет делать дальше.

    Милицейский патруль, проезжая только что проклюнувшимся рассветом по одному из питерских мостов, перекинувшихся через Неву, заметил на пешеходной дорожке моста аккуратно сложенную военную форму с майорскими погонами на кителе. Фуражка с хищно оскалившимися на кокарде орлами, лежала сверху, а до блеска начищенные сапоги стояли рядом и чуть впереди.
    Остановившись возле сложенной формы, недоумевающие полусонные милиционеры вышли из патрульной машины и осмотрелись по сторонам. Один из них зачем-то посмотрел в чёрную бездну Невы, а второй, взяв в руки поочерёдно китель и брюки, вытащил из них расчёску, носовой платок, удостоверение личности и аккуратно сложенную бумажку. Развернув и прочитав её, патрульные ещё раз обшарили глазами и фонариками водную гладь Невы, что-то передали по рации, взяли форму и уехали.
    Занимался рассвет, как всегда в эту пору в здешних местах, промозглый, серый с противно сыпящим мелким дождём.

    Категория: Проза | Добавил: dorbak (23.09.2007) | Автор: Николай Иванов E
    Просмотров: 776 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
    [ Регистрация | Вход ]