В понедельник, с раннего утра, артиллерийский полк был поднят по сигналу «Сбор». К Лопатину, громыхая не по размеру большими сапогами, прибежал заспанный и испуганный посыльный, - маленького роста, с хитрыми глазами узбек. Форма на нём была таких больших размеров, что казалось, будто он ходит в мешке. Поднявшись на громкий стук со своей продавленной кровати, Лопатин открыл дверь, но так и не смог выяснить у очумевшего посыльного: в какое время, и по какому сигналу подняли полк. Посыльный на все лопатинские вопросы монотонно повторял одну, хорошо им заученную фразу: - Тырывога, товарищ, майор, тырывога!
Чертыхнувшись и отпустив бестолкового посыльного, Лопатин, не спеша, влез в хэбэшку, и, не умываясь, закурив, с вещевым мешком, туго набитым каким-то военным барахлом, двинулся в сторону полка.
В полку, пугая утренних птах и заспанных контрактников, от сосны к сосне носился отборный мат начальника штаба полка подполковника Пузанова, рихтовавшего бестолковых срочников-связистов, не успевших к его приходу развернуть «радийку». Срочники понуро, как перед казнью, стояли перед начальником штаба, и по их безразличным лицам было видно, что им всё, кроме дембеля, до лампочки.
Начальник связи полка капитан Бубенин, как наскипидаренный метался вокруг перекособоченной заглохшей машины.
- Видно, из парка пригнали машину на спущенных колёсах. Пропала резина, - успел подумать Лопатин перед тем, как зайти в штаб части.
В штабе, как всегда при объявлении сигнала тревоги, царила бестолковая суета. Растрёпанные, не отошедшие ото сна, военнослужащие-женщины с пилотками набекрень и с животами наперевес сгрудились в испуганную стайку возле кабинета замначальника штаба. Не протрезвевшие офицеры бесцельно бродили из кабинета в кабинет, стараясь не попасться на глаза начальству; в воздухе штаба висел густой перегар спиртного.
В дежурке командир полка распекал Степаныча, который словно старый мерин, свесил лысеющую голову на грудь, воротя от командира своё небритое лицо. На столе стояли неопровержимые улики ночной пьянки: недопитая бутылка «Распутина» засаленная топографическая карта и недоеденная закуска.
Из обрывков командирской ругани Лопатин успел понять, что кадровик попался командиру полка с пьянкой, дыхнув ему в лицо перегаром при утреннем докладе; да, кроме того, никак не могли найти помощника дежурного по полку прапорщика Скорнякова, которого Степаныч по простоте душевной отпустил ночевать домой, а тот ещё не вернулся; и главное, что Скорняков ушёл с пистолетом.
- Напился всё-таки прапорюга, ворюга – мелькнуло в голове Лопатина, когда он нажимал на табло прибытия кнопку со своей фамилией - теперь его недели полторы не отловишь. До тех пор пока всю сивуху в окру́ге не выпьет, не вернётся.
Рядом с поникшем и уже не пререкающимся Степанычем, в готовности после командира полка продолжить его воспитание, стоял в позе «всегда готов к услугам», замполит полка подполковник Валяев, прозванный в полку за своё безделье Дуракаваляевым. Весь его нетерпеливый петушино-бойцовский вид говорил о том, что он хоть сейчас готов доказать любому, что не зря ест тяжёлый замполитовский хлеб.
Войдя в тактический класс, Лопатин увидел, что часть офицеров для уточнения задач уже собралась. В углу, за последним столом, тянули втихаря по очереди сигарету, выпуская дым в приоткрытое окно, «тушняк» и «вещмешок»; за первым столом упав на руки, безмятежно спал, тихо посапывая и улыбаясь, зампотылу полка.
- Наверное, выручку за проданные кровати подсчитывает - подумал Лопатин, садясь на своё место, обозначенное биркой - «начальник разведки полка».
Никогда не унывающий командир второго гаубичного дивизиона майор Афанасьев, как всегда травил свои нескончаемые анекдоты двум другим командирам дивизионов, которые заливались смехом от его рассказа.
Вечно полупьяный начальник автослужбы, широко открыв рот, тихо похрапывал, уткнувшись головой в бок начальнику службы ракетно-артиллерийского вооружения.
Вошли командир полка полковник Камков и начальник штаба с замполитом. Майор Афанасьев успел прогорланить - Товарищи, офицеры!
- Ну, и полчёк! – не здороваясь, и не обращая внимания на поданную ему команду, сказал командир полка, - не полк, а край непуганых идиотов. Один с пистолетом в руках пугает по лесам карельских медведей, другие на машинах со спущенными колёсами рассекают по бездорожью, третий селёдку на секретных картах разделывает, будто это скатерть-самобранка. Система «Шнур» в казармах не работает, дежурный по полку полупьяный, посыльные по тревоге за офицерами тащатся, как беременные тараканы; полполка вообще по тревоге не прибыло, а прибывшие одеты в форму номер восемь, что надели, то и носим. И это полк прикрытия госграницы, ядрёна фени! Я неделю назад разжёвывал всем, как действовать по сигналу «тревога», но никто ни в зуб ногой; все мозги в шинках пропили, как будто никто в армии не служил до этого.Начальнику штаба провести анализ действий личного состава полка, наметить мероприятия по приведению полка в состояние боевой готовности. К вечеру должен быть приказ по сегодняшнему кордебалету - он ещё долго говорил, то, затихая, то, поднимаясь до крика, но Лопатин уже не слушал, а, отключившись, думал о том, что всё, чем они здесь занимаются, просто бред сумасшедших. Зачем в этой глуши, среди карельских болот нужен их полк глубокого «кадра». Какой боевой подготовкой можно заниматься, если в дивизионах по пять-семь солдат, которых разрывают между нарядами и уходом за техникой.
Лопатин подумал, что всё это сделано специально каким-то военным извращенцем. По чьей-то злой воле офицеры сосланы сюда, в глухие карельские края, не для того, чтобы укреплять границы необъятной родины, а мучиться со своими семьями в бесквартирье и бескультурье. И оттого, что офицеры здесь мучаются, кто-то там наверху, в Москве, испытывает величайшее наслаждение.
Эта простая до гениальности мысль о цели их здешнего пребывания пришла Лопатину неожиданно, только теперь, и он удивился тому, как всё просто объясняется. Оказывается, дислокация воинских частей бывшего Союза определялась исходя не из высших интересов и стратегических задач по защите родины, а по другим, более простым причинам.
Главная цель такой дислокации воинских частей состоит в том, чтобы офицеры, служа родине, мучились; чтобы служба мёдом не казалась. Именно по этому многие воинские части дислоцированы в небольших деревнях, посёлках, в тмутаракани, где нормальные люди не выживут ни при каких условиях. Именно отсюда исходит вечное мучение офицера, его бесквартирье, бесправие перед начальством, безденежье. Главное, чтобы офицер не чувствовал себя полноценным человеком, а ощущал себя вечным слугой, вечным должником. Нищими, обездоленными, бесправными офицерами легче командовать. Ведь если бы у офицеров советской или теперь русской армии были квартиры, машины, деньги про запас, то разве стали бы эти офицеры прозябать в глухих гарнизонах, у чёрта на куличках. А при отсутствии всего офицером можно манипулировать, можно гноить его во всех дырах и он слова не скажет в свою защиту, потому что гол, как сокол.
От своих крамольных мыслей Лопатин непроизвольно вздрогнул. Командир полка уже заканчивал ставить задачи начальникам служб и командирам подразделений. Лопатину предписывалось срочно выехать на поиски прапорщика Скорнякова по дальним сёлам, на машине, взяв солдат из батареи артиллерийской разведки.
Затем начальник штаба бесцветным голосом подал команду - Товарищи офицеры! - и все разбрелись по домам приводить себя в порядок и завтракать.
Служебный день обещал быть в полку нервным и напряжённым.

В восемь часов утра на полковом разводе всем стало ясно, что сегодня в полку «римские каникулы». Начальник службы горюче-смазочных материалов, назначенный дежурным по полку вместо снятого за пьянку Степаныча, только что принял из штаба дивизии телефонограмму, предписывающую всем командирам воинских частей и их заместителям к двенадцати часам прибыть в штаб дивизии для подведения итогов за месяц.
Полк уже знал о предстоящем отъезде полкового начальства на весь день и сотней военных душ тихо ликовал. В строю в полголоса гадали, кто из заместителей командира полка останется. Если командир оставит в полку Дуракаваляева, то полк будет стоять на плацу до посинения, слушая политбредни комиссара. В душе все желали, чтобы командир оставил за себя зампотылу полка, которому всё, кроме своего кармана, было до лампочки.
Командир полка полковник Камков, как всегда перед отъездом, ходил перед строем взад и вперёд мрачнее тучи. Он хорошо знал, что стоит его «уазику» скрыться за воротами КПП, как все разбредутся по щелям, и в полку днём с огнём никого не сыщешь. Он оставил бы за себя подполковника Валяева, но в телефонограмме было ясно сказано, что в дивизию должны ехать все, кроме зампотылов воинских частей.
- Значит будут пилить за боевую готовность и воинскую дисциплину – мысленно анализировал ситуацию с предстоящим подведением итогов Камков, зная, что в полку уже есть один свежий прокол, о котором доложено командиру дивизии. Этого старого забулдыгу Скорнякова, исчезнувшего с пистолетом, до сих пор не нашли, не смотря на тщательно организованные и проведённые в посёлке поиски. Исчезновение Скорнякова с пистолетом пахло «ЧП» на всю дивизию, а то и корпус и обещало вылиться в серьёзные оргвыводы. Надежда была только на майора Лопатина, который по роду своей службы знал в ближней и дальней округе все ходы и выходы, злачные места и тайные притоны, но от него ещё не поступило никаких сообщений.
- Выгонят на пенсион - с тоской думал Камков, – оставят без квартиры, а ведь говорил я начальнику штаба, чтобы он на дух не подпускал полковых пьяниц к оружию. Лишь бы пистолет по пьянке не продал за бутылку, или не устроил стрельбу по-македонски на каком-нибудь хуторе, тогда всё, конец, точно уволят.
Начальник штаба проверял наличие личного состава полка по списку. Как всегда после бурно проведённого воскресенья, в полку подсчитывали потери. По понедельникам, а особенно после зарплаты, обычно сильно редел строй контрабасов. Все они были из местных, видавших жизнь мужиков, и зашибали после получки и в выходные дни круто, но зато и работали как черти. От гражданских привычек отходили с трудом и воспитанию почти не поддавались. Воспитать их можно было, только ударив рублём по башке, то есть, снизив за провинность денежное содержание на процент, определённый уставом.
Из дивизии слали шифровки о необходимости тщательного подбора контрактников, ругали за низкую укомплектованность ими подразделений полка, но кроме местных забулдыг, набрать в полк никого не удавалось. Всех пугало отсутствие жилья и отдалённость месторасположения полка от цивилизации. Командованию части приходилось мириться даже с тем, что контрактники зачастую в караул заступали полупьяными, не боясь ни начальника штаба, ни командира полка. В таких случаях их после развода, как брёвна грузили в машину и везли в караул, где они, отоспавшись, несли службу.
Время неумолимо приближалось к девяти часам утра, пора было уезжать в дивизию, а от Лопатина всё не было сведений. Командир полка всё чаще посматривал на часы. Наконец, выслушав доклад начальника штаба о наличии личного состава в строю, он махнул рукой, подал команду - Равняйсь! Смирно! - и объявил, что командование части уезжает в дивизию на подведение итогов, а за командира полка остаётся зампотылу полка. В строю полка от этих долгожданных слов заметно стало оживление и довольные улыбки.
Командир с отъезжающими замами сели в машину, и «уазик», рыгнув выхлопными газами, выкатился из полка. Служебный день у офицеров закончился.

Лопатин, уставший и грязный, приехал с поисков прапорщика Скорнякова в половине двенадцатого дня, ни с чем. Он обшарил со своими солдатами все сёла и хутора в радиусе двадцати километров, но даже запаха прапорщика не смог обнаружить.
Отмыв в луже от грязи свои сапоги, он зашёл в штаб доложить начальнику штаба о результатах поиска, но, узнав от дежурного, что начальство убыло в дивизию, направился в кабинет к Михалычу, заместителю начальника штаба полка.
В кабинете замначштаба дым стоял коромыслом; играли в преферанс. Компания игроков была та же, давно спитая и спетая, только вместо него, Лопатина, играл начхим полка, хитрющий хохол Наливайко.
Когда Лопатин вошёл в кабинет, Михалыч мизерил, и, судя по радостным и возбуждённым лицам игроков, ему пристёгивали «паровоз». На столе стояли раскрытые бутылки с пивом и начатая бутылка водки.
- Привет, славяне! - поприветствовал игроков Лопатин. В ответ послышалось бурчание; играли не отвлекаясь. Взяв ближнюю к нему бутылку с пивом, Лопатин большими глотками осушил её и стал смотреть, как на мизере крутили Михалыча. Наконец послышался удовлетворённый рык, и Михалычу вручили «паровоз» из трёх взяток. Наливайко пересдал заново. Однако Михалыч, как всегда не унывал и на первой руке затемнил снова. После двух пасов он прикупил, но неудачно, даже простая «пичка» не вылезла, как он ни старался. Гора росла. Лопатин знал, что сейчас Михалыч полезет на рожон, пытаясь «тёмными» отыграться. Так было всегда, когда он за преферансом пропускал пару другую рюмок водки. Игра теряла интерес и напряжённость. Было ясно, что Михалыч проиграется опять в пух и прах, после этого партнёры снова напьются, поэтому Лопатин решил не наблюдать за развитием событий и, не прощаясь, вышел из кабинета.
Выйдя из штаба, он увидел возле КПП пограничный «уазик», а рядом с машиной дежурного по полку с полковыми солдатами. Из «уазика» вытаскивали Скорнякова. Скорняков пытался что-то объяснить пограничникам и дежурному, поднимая вверх указательный палец, и вытягивая трубочкой губы, но те, не церемонясь с пьяным прапорщиком, заломили ему руки за спину и потащили через КПП в штаб полка.
Только вблизи Лопатин увидел, что у Скорнякова опух левый глаз, и были до крови разбиты губы. Когда Скорнякова затащили в штаб, то капитан-пограничник объяснил, что ночью у них сработала охранная система на границе с Финляндией, и пограничный наряд задержал на нейтральной полосе пьяного Скорнякова, вернее даже не задержал, а обнаружил спящего на проволоке заграждения. Всю ночь они со Скорняковым разбирались, и, поняв, что пьяный прапорщик просто заплутал, привезли его в полк.
Пограничники передали дежурному по полку рапорт о задержании Скорнякова, пистолет, повязку помощника дежурного по полку, разную мелочь, отобранную при задержании, и, попрощавшись, укатили к себе.
Лопатин начал расспрашивать Скорнякова о случившемся. Скорняков сначала виновато молчал, а потом рассказал, как он, напившись с дежурным по полку, «съехал с рельс» и ушёл с дежурства к своей, как он выразился куме, что живёт в соседнем селе. Там пропьянствовал всю ночь, а когда под утро возвращался в полк, то потерял ориентировку и забрёл на границу, где заснул, как оказалось, на нейтральной полосе.
Дежурный по полку, вытянув нужную информацию у Скорнякова, позвонил по телефону в дивизию и доложил оперативному, что потерявшийся прапорщик нашёлся, оружие при нём и попросил, чтобы об этом сообщили его командиру полка.
Командир полка прибыл с подведения итогов в 18 часов. Улыбка играла на его лице, как нежное закатное солнышко. Собрав офицеров, командир рассказал о подведении итогов, о том, что полк не ругали, а весь «разбор» сделали на соседнем полку. Было видно, что он под «лёгкой мухой».
После совещания Лопатин, пользуясь хорошим расположением духа у начальства, подошёл к начальнику штаба полка и попросил у него дня три отгула, для того, чтобы съездить к семье. Начальник штаба был как никогда великодушен.
Лопатин уже два месяца не был дома, соскучился по жене и дочурке, и поэтому когда начальник штаба отпустил его домой на целых три дня, был очень рад нечаянному счастью и хотел только одного - поскорее исчезнуть из опостылевшего полка, чтобы к полуночи последней электричкой быть в Питере, дома.
Он знал, что дома его не ждут, поэтому он заявится приятным сюрпризом и при деньгах, которые сегодня получил за два прошедших месяца.
Только в половине второго ночи Лопатин добрался до дома. Квартира у него была двухкомнатная, наследственная, память об умершей бабушке. Дочка уже неделю лежала в больнице с воспалением лёгких, и Лопатин всю дорогу предвкушал, как они встретятся с женой, забыв все недомолвки последних месяцев, бросятся в объятия друг друга и погрузятся в омут любви.
Света в своей квартире, которая была на седьмом этаже, он не увидел и подумал, что жена уже спит, и хорошо, что он смазал прошлый раз скрипящие дверные петли входных дверей. Теперь не придётся будить диким скрипом весь этаж жилого дома.
Ключ легко вошёл в новенький замок, и дверь квартиры бесшумно открылась. Лопатин в темноте, на ощупь, правой рукой включил свет в коридоре и уже собирался пройти дальше, как вдруг опешил от вида стоящих в углу чужих мужских туфель и мирно висящего на вешалке чёрного постороннего плаща.
Отойдя от секундного замешательства, он тихим шагом прошёл в дальнюю комнату, служившею им спальней. Дверь в спальню была приоткрыта, приглушённо горел торшер, освещая её нежно - розовым светом. Всмотревшись, Лопатин увидел, как на смятой постели, над телом безобразно вдавленной в матрац жены, методично ёрзала вверх-вниз чья-то худосочная волосатая задница, а жена, закрыв глаза, тихо постанывала.
- Бог в помощь! - громко произнёс осевшим вдруг голосом Лопатин, глядя на реакцию потеющих любовников.
Незнакомый мужик, опешивший от такой неожиданности, резко подскочил и повернулся к Лопатину с перекошенным от недоумения и страха лицом, и глазами готовыми вывалиться из орбит.
Жена, поначалу вообще ничего не понявшая, затем, лёжа с раскиданными по постели и согнутыми ногами в коленях ногами, только судорожно хватала раскрытым ртом воздух и что-то пыталась сказать, беззвучно шевеля губами и тыкая пальцем в Лопатина.
Лопатин, не двигаясь с места, молча и равнодушно смотрел на обалдевших любовников, переводя взгляд то на мужика, то на мычащую жену. В душе ему было смешно от трагикомичной сцены.
Он уже знал, что не будет убивать мужичонку и не тронет женщину. Какая-то непонятная, видно давно копившаяся усталость, словно снежная лавина, сорвалась внутри него, придавив к земле неземной тяжестью, и он только сейчас почувствовал, как сильно устал за последний год жизни. Было безразлично и пусто на душе.
Смачно плюнув в сторону ещё не пришедших в себя любовников, Лопатин повернулся и вышел из спальни в коридор, прикрыв за собой дверь.
-Вот и всё! - с облегчением подумал он – Всё кончено, и конец этой бестолковой семейной жизни должен быть именно таким, грубым, смешным и трагичным одновременно.
Он и раньше чувствовал, а в последнее время знал, что семейные неурядицы не пройдут бесследно. Слишком много в их отношениях с женой накопилось ненужного напряжения, готового взорваться в любую минуту и разнести в пух и прах их семейную жизнь.
Проходя службу в течение двух лет вдали от семьи, и бывая дома короткими татарскими набегами, он с каждым приездом чувствовал, что всё сильнее теряет связь с семьёй, понимание с повзрослевшей дочерью, и не имеет уже того, отцовского и мужнего авторитета, ни у дочери, ни у жены.
Их жизни, повинуясь чужой непререкаемой воли, военному приказу, в разрез с их желаниями разбегались, как галактики, в разные стороны.
Его бестолковая служба в отдалённом гарнизоне никому была не нужна. Жена уже не рассчитывала на него, как раньше и все важные семейные решения принимала сама, требуя от Лопатина только денег, которые он получал от случая к случаю.
Но, предчувствуя предстоящую развязку семейной жизни, Лопатин не мог предположить, что она наступит так неожиданно и что именно в такой трактовке будет поставлен последний акт их семейной жизни.
Жаль было только дочку, пребывающую в полном неведении их семейной драмы.
Выйдя из подъезда дома на сырой питерский воздух и глубоко вздохнув, Лопатин уже знал, что он будет делать дальше.

Милицейский патруль, проезжая только что проклюнувшимся рассветом по одному из питерских мостов, перекинувшихся через Неву, заметил на пешеходной дорожке моста аккуратно сложенную военную форму с майорскими погонами на кителе. Фуражка с хищно оскалившимися на кокарде орлами, лежала сверху, а до блеска начищенные сапоги стояли рядом и чуть впереди.
Остановившись возле сложенной формы, недоумевающие полусонные милиционеры вышли из патрульной машины и осмотрелись по сторонам. Один из них зачем-то посмотрел в чёрную бездну Невы, а второй, взяв в руки поочерёдно китель и брюки, вытащил из них расчёску, носовой платок, удостоверение личности и аккуратно сложенную бумажку. Развернув и прочитав её, патрульные ещё раз обшарили глазами и фонариками водную гладь Невы, что-то передали по рации, взяли форму и уехали.
Занимался рассвет, как всегда в эту пору в здешних местах, промозглый, серый с противно сыпящим мелким дождём.