Дело это было сто, а может, двести лет тому назад. В одной старинной комнате, на одном старинном столе стояла свеча. Она была очень романтична. Во-первых, потому что свече положено быть романтичной, а во-вторых, потому что стояла она на столе Поэта... Росла на огороде ромашка. Она не была избалована мужским вниманием, так как рядом на клумбе росли прекрасные розы, гордые гладиолусы, строгие изысканные гвоздики, цвела пышная сирень… Но как любой женщине, ромашке хотелось любить и быть любимой, расти не на огороде, а в саду, и в конце концов попасть в прекрасный букет, который юноша подарит однажды своей девушке.
Утром 31 декабря Галя сидела у окна и думала о своей несложившейся жизни. Раньше, накануне Нового года, она говорила себе: этот год изменит, наконец, мою жизнь к лучшему. Ведь когда приближается Новый год, очень хочется верить в чудо. Но… часы били 12, хлопали пробки от шампанского, жгучий красавец в очередном латиноамериканском сериале клялся в любви не менее жгучей красавице, а для Гали все оставалось по-прежнему. Личная жизнь скрипела, как разбитая телега.
Закрыв за ним дверь, она едва добралась до дивана, и устало свалилась в смертельном бессилии, впав на какое-то время в спасительное полузабытьё… Потом постепенно силы стали возвращаться, а вместе с ними в области сердца, как бы образовался некий вакуум, который по мере пробуждения вдруг стал быстро наливаться такой беспросветной тоской, что она вначале тихо и жалобно застонала как от невыносимой боли, а затем беззвучно заплакала. Жаль ей было себя до изнеможения…
С самого утра весь недолгий зимний день мела метель. Мела остервенело, словно пыталась стереть с лица земли весь этот полутора миллионный город со всеми его привычно-обыденными мерзостями, неизбежно сопровождающими совместно-вынужденное бытие бессмысленного людского скопища, где никто не знает толком другого, даже многие годы проживающего рядом; где в часы пик все водители, пешеходы и пассажиры внезапно наливаются злобным духом гражданской войны; где обдурить или обокрасть ближнего почитается за крутую доблесть; где давным-давно уже самым жалким и даже каким-то архаично-неприличным стало слово «совесть», а тот, кто иногда опрометчиво осмеливается произнести его, сразу же выглядит слюнявым идиотом, хроническим неудачником, безнадежным импотентом…
Снежный король знал свою роль. В своей северной стране он строил прозрачные ледяные дома для собирателей податей, замораживал мастерские, которые не платили налогов, и продавал лед и снег в южные страны. Соседние короли относились к нему с уважением. Но у него была одна слабость — он был одинок. Однажды он позвал своего крестного, который был звездочетом. — Скажи, крестный, в чем причина моего одиночества?
В то дождливое лето заполонили наш заштатный курортный городишко цыгане. Табор разбили где-то у гор, подальше от людских глаз, но странный был этот табор. Не похожий на другие, поскольку и певцы, и музыканты в нем были блистательные и красивых женщин в таборе, как в кордебалете, все стройные и гибкие, в танцах пленительнее экзотических мотыльков.
В ночном пруду плескались хвостатые звезды. Они затеяли свой хоровод, только двигались они не по кругу, а каждая звезда меняла глубину своего положения в воде пруда, и делали они это поочередно, и оттого казалось, что их хоровод движется. Оживший пруд сверкал этими огнями, всплескивал, когда какая-нибудь расшалившаяся звезда выпрыгивала выше его глади воды, этим всплеском ловил эту звезду и возвращал на свое место в хороводе. Вода пруда, наполненная голубым свечением, бурлила от этого звездного падения, казалась остановившимся водопадом. Водопадом звезд. Ивы у берега наблюдали игру звезд, им тоже хотелось участвовать в хороводе, и они наклонились, опуская свои кудри, распущенные на ночь, в самую воду. Звезды плутали в ивовых кудрях звездными украшениями
Наташка тряслась на самом последнем сиденье пустого дребезжащего трамвая, уткнувшись лбом в толстое окно. Она ненавидела себя, свою белесую, безликую внешность и яркий мир вокруг. Она плакала. Слезы лились двумя ручейками по нежной белой коже, впитываясь в теплый воротник старого свитера. В трамвае было промозгло и сыро. Он громыхал, чуть повизгивая от нетерпения, желая выпроводить последнюю пассажирку вон на мокрую мостовую. Но Наташка выходить категорически не хотела.
- Очень просто, - сказал Славка. – Купим таз и засолим. - А таз под кровать поставим? - Ну и что? - Представляешь, какой у нас будет амбруаз? - А для чего же ты мне спиннинг подарил? В арыке удить? - Логично, - согласился Евгений Львович. – Ладно, потерпим. Они вышли из тени дома, и страшная жара окатила их кипящей смолой. - Ф-фу! Вот это да, вот это я понимаю! Сахара отдыхает, - выпучив глаза, просипел Евгений Львович. - Да-а, - протянул Славка, - не меньше пятидесяти! Между двух корявых скал куском синего свинца лежало неподвижное море.
