№ 39 (252) от 03.10.2005
Любовь ШАШКОВА

Валерий Федорович МИХАЙЛОВ – поэт, писатель, публицист, автор семи книг стихов, изданных в Казахстане и России, и документальной повести «Великий джут» («Хроника Великого джута»), вышедшей уже третьим изданием у нас в стране и готовящейся к изданию в Германии. Главный редактор литературно-художественного журнала «Простор». Лауреат международной премии «Алаш». Награжден орденом «Парасат». В этом году в издательстве «Жибек жолы» вышло избранное стихов Валерия Михайлова «Золотая дремота», по сути отражающее более чем сорокалетний путь его в поэзии.

О поэте Валерии Михайлове всерьез заговорили после стихотворного цикла «Антиох Кантемир»:

«Уже прочли и Гамбург и Париж
Сатиры иноземные, зевая,
А ты их в списках потайных хранишь,
Страна родимая и крепостная.
О, эта заколдованная твердь!
Запрет на слово жгучее
наложен…»

Стихи ходили по рукам, обсуждались в писательском баре «Каламгер». Помню, сияя карими глазами, читала их Тамара Михайловна Мадзигон. Неожидан был взгляд на судьбу основоположника русского стиха, узнаваемой – сквозь историческую дымку – «заколдованная твердь» брежневского застоя. И все же «Антиоха» опубликовал в «Просторе» Валерий Антонов, а в 1983 году вышла первая книга В. Михайлова «Прямая речь». Отметим: почти все стихи первой книги вошли в нынешнее избранное – а Валерий Михайлов требователен к публикуемому. (Для справки: «Антиох Кантемир» датирован в избранном 1977 годом, первые стихи – 1963-м). Но выходила первая книга с трудом – углядели-таки в стихах «не советский» дух бдительные комитетчики. В издательстве «Жалын» состоялось обсуждение рукописи, за нее вступились Павел Косенко, Надежда Чернова.

Но, скорее всего, не заступничество коллег решило ее судьбу. Вероятно, шумок вокруг книги сына дошел до Михайлова-старшего, главного редактора республиканской партийной газеты «Казахстанская правда». Однажды дома он попросил у Валерия рукопись. Вернул быстро, книжечка была тоненькая, чуть больше печатного листа. «Хорошие стихи», – сказал Федор Прокофьевич. Общеизвестно, редактор «Казахстанской правды» Ф. П. Михайлов и своих сотрудников не давал в обиду даже перед самой высокой властью. Об участии отца в своей поэтической судьбе Валерий Федорович рассказывает, не стесняясь и не гордясь. В отличие от многих сыновей знаменитых отцов – не комплексуя. Хотя, думаю, и их отношений коснулась извечная проблема «отцов и детей». Но сын словно определил для себя до поры до времени идти в отцовском фарватере, сохраняя силы, которые неизбежно выведут его на свой собственный путь.

Надо сказать, из-за сложившихся обстоятельств и вопреки строгой советской производственной этике, пришлось журналисту Михайлову-младшему работать в газете своего отца. На что Федор Прокофьевич испрашивал разрешения у самого Динмухамеда Ахмедовича Кунаева. Сын, конечно, очень старался быть не хуже других сотрудников. Однако именно по распоряжению ЦК убирали Валерия Михайлова из газеты за статью, в которой журналист писал, что воздух в Алма-Ате дурной, а станет еще гаже, если не заниматься экологией столицы. Видно, не верноподданнический тон был у этого выступления, тон свободного человека, который в партийной газете недопустим. В результате он пришел в журнал «Простор», в котором проработал девять лет. И хотя гласит известная сентенция: «В одну реку нельзя войти дважды», Валерий Михайлов в своей журналистской карьере «по второму кругу» сначала стал главным редактором «Казахстанской правды», а потом – журнала «Простор».

Хроника Великого джута

Мне казалось, что именно журналистская работа дала толчок поэту Валерию Михайлову к созданию его документальной книги «Великий джут». Оказывается, это не так. Истоки ее надо искать в стихотворении «Деды мои», написанном еще в 1980 году:

«За то, что ввек не были иждивенцы,
И жили только собственным трудом,
Им дали имя – с п е ц п е р е с е л е н ц ы,
И право – вновь все брать своим горбом».

«Спецпереселенцы» – слово это тогда еще было под запретом, но в нем была история его семьи. Валерий Михайлов родился в 1946 году в Караганде, оба его деда – Прокофий со стороны отца и Иван со стороны матери были высланы из родных белгородских да саратовских мест в голые казахские степи в период коллективизации. Рыли землянки под охраной, отмечались в комендатуре – это была тюрьма под открытым небом. Так начинался Карлаг, окончательно сформировавшийся к 1937 году. Возле Караганды образовалось несколько спецпоселков, а кругом – степь, степь да редкие здания контор шахт, в которых, как и на строительстве города, главной рабочей силой стали спецпереселенцы и заключенные. Дед Иван, кто «и в мыслях-то не ведал драчки, и мухи не обидел никогда» так к шахте и не привык, стал конюхом и кучером, возил «на неотложке» докторицу, а дед Прокофий 20 лет работал под землей на самой опасной работе – бригадиром посадчиков, ушел на пенсию Почетным шахтером и орденоносцем.

Цепкая детская память сохранила картину раннего карагандинского утра: гонят по улице на работу сначала заключенных, потом самых опасных заключенных везут в полуторке с автоматчиками и собаками, а потом уже пылит стадо коров на выпас. Вечером все повторяется в обратном порядке.

– Помню их глаза, лица заключенных помню. Они ничего не могли сказать в этом строю – с работы на работу, в серых робах, серые лица и глаза – немые. И в семье все время была тайна, – рассказывает Валерий Федорович. – При детях же ничего не говорили – о страшных годах мора для казахской степи и для всех, кого сюда сослали, бросили на голую землю. Сотни тысяч людей из разных областей России, и многие не пережили этот голод, эти годы. Джут и по нашей семье прошелся – в семье деда Прокофия пятеро приехало, двое осталось. Умерла бабушка Марина и младшие папины братик и сестра. А мамина мама умерла еще до раскулачки, но деда не пощадили – выслали с малолетними детьми…

К окончанию школы он уже кое-что стал прозревать. Учась в политехническом институте на геолога, бывая по полгода в самых отдаленных казахских районах Актюбинской, Карагандинской, Джезказганской, Восточно-Казахстанской, Джамбулской областей на производственной и учебной практике, он по каким-то деталям, разговорам понял: у казахов была великая трагедия в 31-33 годах, погибло очень много народу, но все почему-то об этом молчат. В книги заглянешь – там ничего этого нет – ни в истории партии, ни в истории государства. Лишь что-то проскальзывало в романах и повестях писателей-деревенщиков.

Когда в 1980 году Валерий Михайлов писал стихотворение «Деды мои» о своих спецпереселенцах, он уже многое знал. Он усиленно занимался французским языком и для поэзии, и чтобы читать то, что пишется по истории СССР на Западе. В начале семидесятых, учась в Москве на отделении журналистики в Высшей комсомольской школе, он взял по спецкурсу тему истории и получил доступ в спецфонд Ленинской библиотеки. Тогда впервые узнал, что в Ленинграде во время войны был страшный голод, погиб миллион людей, но в нашей печати об этом не было ни слова. Однако правды о коллективизации и в главной библиотеке страны были крохи, почему-то ни советских, ни зарубежных историков не интересовала трагическая история русского крестьянства.

– А ведь Россия была страной крестьянской, само слово «крестьяне» произошло от «христиане», само слово указывает на сущность людей, – говорит Валерий Федорович. – Мне хотелось написать об этой трагедии в прозе, я думал, что это будет роман, но к середине 80-х все стало так горячо, что я решил не роман писать, а документальную вещь – хронику великого джута. Стал собирать материал. А как собирать? В архивы не пускают, все по коллективизации или закрыто или уничтожено, я обратился к прямым свидетелям событий, записывал их рассказы. Прочитал все доступные газеты в редком фонде Пушкинской библиотеки, тогда еще их давали полистать…

Книга Валерия Михайлова «Великий джут» – это не только потрясающие душу свидетельства тех, кто пережил голод начала тридцатых, видел собственными глазами картины мора, тысячи и тысячи трупов по всей бескрайней степи, обезлюдевшие аулы, где бродили потерявшие человеческое естество люди, охотившиеся на себе подобных. Горе и безысходность, десятилетиями сдерживаемые, невидимые миру слезы при внешней бесстрастности – так свидетельствуют о трагедии своего народа писатели Гафу Каирбеков, Альжаппар Абишев, Мекемтас Мырзахметов, Галым Ахмедов, Жаппар Омирбеков, Калмухан Исабаев, участники Великой Отечественной войны Сасан Нургалымов и Хаджи-Ахмет Кулахметов, академик Жабага Такибаев, сестра известного композитора Дана-бике Байкадамова, подписавший «письмо пятерых» в высшие партийные органы о творимом геноциде Габит Мусрепов и многие другие. Но сам автор не сдерживает своей публицистической страсти, он исследует и называет истинную причину и истинных виновников народной трагедии, заложенной в бесчеловечной сущности порожденного Марксом и Лениным, насаждаемого Сталиным и всей большевистской верхушкой строя, он показывает истинное лицо большевистских вождей, их аморальность, преступность разрушающих страну идей и деяний. Впервые в книге собраны все имеющиеся сведения о вершителе всеобщей коллективизации в казахских степях, которую тот цинично называл «Малым Октябрем в Казахстане», Голощекине, самое имя которого во веки веков проклято на казахской земле.

Это была первая книга во всем тогдашнем Советском Союзе, где документально и подробно рассказывалось об уничтожении императорской семьи в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, городе, получившем имя ее палача Якова Свердлова. Среди главных организаторов убийства – и Филипп Голощекин.

Многие страницы книги посвящены впервые открывавшимся для русскоязычного читателя фактам жизни и деятельности репрессированной национальной интеллигенции – Ахмета Байтурсынова, Жусупбека Аймаутова, Мыржакыпа Дулатова, Магжана Жумабаева и других. Примечательная деталь: недавно Валерию Федоровичу позвонил с благодарностью Николай Аркадьевич Анастасьев, создающий жизнеописание Мухтара Омархановича Ауэзова для московской серии ЖЗЛ. Только в книге В. Михайлова «Великий джут» он смог уточнить сведения о связях М. О. Ауэзова с Алаш Ордой и деятельности созданной Магжаном Жумабаевым просветительной коллегии «Алка» («Круг»).

И знаменательно, что впервые «Хроника Великого джута» издана в 1990 году в издательстве «Интербук» внуком Мыржакыпа Дулатова Ерланом Сатыбалдиевым.

Тираж в 50 тысяч экземпляров разошелся моментально. Чуть раньше составленный из нее очерк «Малый Октябрь Голощекина» был опубликован московским еженедельником «Литературная Россия», а за ним – в других российских городах и во многих казахстанских газетах, особенно казахских. Валерий Михайлов продолжал работать над книгой, к нему приходили и звонили люди, просили рассказать о своей судьбе, их рассказы вошли в значительно расширенное издание 1996 года.

И вот книга вышла в третий раз, иллюстрированное фотодокументами издание осуществлено издательством «Аударма» в 2002 году в Астане. Но, к сожалению, оно, как и второе, не стало массовым, а разошлось в основном по библиотекам. Между тем книга должна быть широко доступна, ее изучают на факультативных занятиях в школах и институтах, ведь это, по сути, единственное свидетельство на русском языке о трагедии казахского народа 1931-1933 годов, унесшей миллионы человеческих жизней. Это боль о сосланных в казахские степи русских крестьянах, репрессированных народах, поруганной вере христиан, мусульман, католиков, ибо, прав автор: «не сосчитать, сколько погублено народу, а сколько – в самом народе»…

Когда-то спецпереселенцы пели сочиненную ими самими песню, в которой были такие слова:

«Вины за собой мы не знаем,
Нам каяться было бы грех.
Но кто-то ж беду нашу злую
Когда-то расскажет для всех»…

Валерий Михайлов рассказал. Книга «Великий джут» выходила на казахском языке, ее перевел, издал и распространил большим тиражом Талгат Айтбайулы. Сейчас по инициативе Вольдемара Вебера подготовлено ее издание в Германии совместно с казахстанским издательством «Аударма». На книгу уже поступило множество заявок.

– Издание на европейском языке было моей давней мечтой, потому что казахская трагедия в период коллективизации до сих пор остается белым пятном в современной мировой истории, – говорит Валерий Михайлов. – Лишь немного сказано о ней у Роберта Конквеста в книге «Жатва скорби». Германское книгоиздание – ведущее в мире, а германская историческая книга – образец современного книгоиздания. Наверняка после этого будут переводы на английский и французский, о трагедии нашей земли по настоящему узнает мир. Я должен был написать эту книгу, потому что это судьба моих дедов, судьба моих родителей, моя судьба, судьба Караганды, Казахстана, где я родился. Хотя ни в одном издании книги я не сказал ни слова о своей семье, она в ней косвенно присутствует. Ведь ее история – только песчинка, слезинка в море слез.

«Дом Небесный себе я построил…»

Валерий Михайлов любил Караганду и после переезда семьи в Алма-Ату – нарядную, зеленую, душистую, фруктовую – какое-то время продолжал считать себя карагандинцем. Этот степной, на семи ветрах город неназываемо присутствует в его стихах – и самых ранних и поздних:

«Я любил ту степную горячую пыль,
Как шипя в ней вскипал теплый дождик слепой,
Позабытую ту босоногую быль,
Где когда-то я был самым лучшим собой».

Родина детства – может быть, самая главная душевная, духовная опора творческого человека. В своих замечательных портретных очерках о казахских писателях и поэтах – Кадыре Мырзалиеве, Абдижамиле Нурпеисове, Акиме Тарази, недавно умершем великом русском поэте Юрии Кузнецове, опубликованных в журнале «Нива», Валерий Михайлов особенно сосредоточивается на рождении и родине человека, ибо уверен, что ими «предопределяется судьба».

В очерке об Абдижамиле Нурпеисове он приводит мысль русского священника и философа о. Сергия Булгакова, которая, по его словам, словно проливает ясный свет на земное бытие: «Родина есть священная тайна каждого человека, так же, как и его рождение. Теми же таинственными и неисследимыми связями, которыми соединяется он через лоно матери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан через родину и с материею-землей и со всем Божиим творением. Человек существует в человечестве и в природе. И образ его существования дается в его рождении и в природе».

Думаю, еще и в раскрытие этой мысли Валерий Михайлов помещает на обложке своей недавней книги «Колыбельная из-под небес», где собраны стихи 2004 и 2005 годов (издательство «Искандер», Алматы) и о которой тепло отозвалась «Литературная газета», младенца себя под звездным пологом небес. Потому как образ своего существования мы выносим из своего рождения, из своей семьи, из своей родины. А потом уже «насколько человек восчувствует, поймет высший замысел о себе, насколько исполнит его – насколько ценна и данная ему жизнь»,– замечает Валерий Михайлов.

Сам он развился в того поэта, каким предстает в «Колыбельной из-под небес» и в своем избранном, постепенно, и именно последние годы ознаменованы каким-то особым напряжением творческих сил. Стихи эти, разнообразные по тематике и форме, слагаются в некую картину жизни души – со своими взлетами, парениями, безднами. На мой взгляд, они обозначили совершенно новый уровень художественного постижения мира в творчестве Валерия Михайлова, высветляют общую его картину, несут жизнеутверждающий, витальный смысл. Меня не покидает ощущение, что он словно перенял эстафету от безвременно ушедшего Юрия Кузнецова, продолжая его путь в русской поэзии.

А между тем «высший замысел о себе» Валерий Михайлов понял не сразу, хотя стихи начал писать еще в школе. Стал учиться на геолога, на первом курсе отправил свои стихи в журнал «Простор», откуда пришло письмо за подписью Сергея Киселева с просьбой зайти в редакцию. Просьбы он этой не понял: если стихи хорошие – печатайте, нет – тогда зачем заходить? – рассудил он. Был период, когда он совсем не писал – именно тот молодой период, когда большинство поэтов делают себе имя. А он вдруг понял, что при всей мелодичности, внешней поэтичности его стихов, в них не хватает содержания. И ушел в журналистику, от которой потом, почти тридцатилетним, спасался для стихов.

Как-то в разговоре о Евгении Курдакове, чье творчество возглавляемый В. Михайловым журнал «Простор», можно сказать, заново и во всей полноте посмертно представляет читателю, Валерий Федорович заметил: «Женя называет родиной своих стихов Восточный Казахстан, Усть-Каменогорск, а у меня нет такого географически обозначенного места. Думаю, родина моих стихов – русский язык».

Позже в нашей беседе он развил эту тему так:

– Прежде чем мы существуем в русской литературе, мы существуем в океане русского языка. Я русский язык люблю еще больше, чем русскую литературу, язык – океан по сравнению с морем литературы. Это океан, у которого свои приливы, отливы, бури, штормы, и что там на дне лежит, что снаружи, и что в какой момент вынесет на поверхность волна – мы не знаем, не дано. Живого разговорного языка мне не хватало всю жизнь и сейчас не хватает. Я собственно как художник питался тем, что в детстве слышал. Это южнорусский, классический в общем-то, с украинским оттенком язык по линии отца – ведь на Белгородчине и Курск, и Орел рядом, самый центр русской литературы, русского языка; и это волжский говор, который был в семье мамы. Там тоже говор особый, он где-то сходится с говором уральских казаков, но у мамы старообрядческое село было, и язык сохранился лучше, чем во многих местах России. Вот этих два диалекта, две струи, полных русского языка, я в детстве-то и слышал – от дедушки, от бабушки, от их друзей – поколения деда. И отец с матерью тоже родились в стихии этого языка и хорошо его помнили…

Поиск родины своих стихов заставлял Валерия Михайлова и командировки – геологические и журналистские – выбирать в те места, где язык сохранился в живом виде. Он часто ездит в Западно-Казахстанскую область и в Восточный Казахстан. «Недаром много поэтов и писателей из Восточного Казахстана – там язык живой»,– замечает он. Поэтому его тянуло и тянет в Россию и Москву, откуда рукой подать до Белгорода, до Орла, до Курска, можно выезжать в любую область и слышать язык, не испорченный ни советской властью, ни нынешними капитализмами-американизмами.

В 1991 году Валерий Михайлов уехал в Москву. Решение это давалось ему мучительно. На его памяти был пример Федора Прокофьевича, который не доучился в институте, пошел работать, чтобы содержать свою семью и семью отца, с которой они делили карагандинский дом с его полукрестьянским укладом. Здесь заметим, что высшее образование Федор Прокофьевич Михайлов, бессменный редактор «Казахстанской правды» на протяжении пятнадцати лет, получил лишь сорокалетним в Высшей партийной школе. Все годы учебы семья, снимая тесную времянку, жила на его стипендию и небогатые приработки-гонорары. Так что человеческое формирование поэта шло отнюдь не в разнеживающей атмосфере быта семьи высокопоставленного советского чиновника, члена ЦК КП Казахстана. Да и не было, по совести говоря, никогда в их доме этой атмосферы и этого быта. Кроме семьи, держал Казахстан, Валерий Михайлов считал, что ту работу, которую должен сделать здесь, он еще не закончил.

И все-таки отъезд состоялся. Но не зря говорила Цветаева – «для поэта благоприятной ситуации нет», ибо из самой неблагоприятной он выносит опыт своей души, ее боль, а значит – стихи. Два года в Москве на переломе истории дали Валерию Михайлову новое осознание себя, своего родства с двумя своими родинами – Казахстаном и Россией:

«Земля чужая, я ль тебе чужой,
Когда тебе впервые удивился.
Земля родная, я ль тебе родной,
Когда я на чужой земле родился.
О, детства сон и невозвратный след,
Тоска по родине, как кровь сырая.
Полуседой, на твой пречистый свет
Вернулся я, а вот зачем – не знаю».
Это там, в Москве, он напишет:
«Лишь речь родная сына приняла,
Все остальное прокатилось мимо».

И еще:
«Мне судьба даровала чужбину.
Слава Богу, и неча тужить…».

– Я только не хотел бы жить в Европе или Америке. Это ведь все равно, что жить на обратной стороне Луны, – так сегодня говорит поэт. – Там все совсем другое…

Этим летом после кончины отца, между девятинами и сороковинами, Валерий Михайлов побывал на Белгородчине:

– Село отца – на широкой долине, среди лесов. Рядом речка Ворсклица, приток Ворсклы. Красивейшие места. Какие там холмы, поля, дубравы! А вот дедовского дома уже не осталось, как не осталось и отцовского дома в Караганде, так что не хочется туда приезжать…

Между тем, думается мне, этот поиск земного родства, места, к которому привязана детская прапамять, напрямую сопряжен со строительством совсем иного дома, которым уже давно из года в год занята душа поэта:

«Мы на камне взошли.
На песке, на крови… Зацепились…
Песни в небо ушли,
А мольбам небеса приоткрылись.
Эти степи нагие окрест,
Лепо или нелепо,
Как судьбы опрокинутый крест,
Смотрят в небо.
Полынок одинокий дрожит…
Ни дорог и ни люда…
Воздух светом навеки прошит
И туда и оттуда».
Или еще определеннее:
«Я на землю уже не ропщу,
Дом небесный себе я построил…»

Хорошо об этом сказала в эссе «Небесный дом», обозревая современную поэзию, Надежда Чернова (журнал «Простор» № 8, 2005 год): «Небесный Дом – это Дом твоей души, которую в каждого человека вдыхает Бог, и, значит, в каждом из нас живет его дыхание. Поэт же более других чувствует важность постижения этого Божьего дара».

Тем, кто будет читать стихи Валерия Михайлова, рано или поздно откроется: его поэзия шаг за шагом продолжает восходить к своему Небесному дому «по лествице, завещанной во мгле».

http://www.megapolis.kz/show_article.php?art_id=93