Эту неизвестную широкому читателю публикацию о нашем земляке мне удалось найти в Государственном архиве Российской Федерации (фонд 5856, опись 1, дело 494). Она подтверждает тот факт, что в 30-е годы 20-го века о Павле Васильеве знали не только в Советском Союзе, но и за границей, за океаном - в Америке. Так, в русскоязычной газете «Рассвет» (Чикаго) в августе 1935 года была опубликована статья «О поэте Павле Васильеве».
Интересна для нас прежде всего оценка творчества поэта, которую даёт автор статьи А. Курилович, называя Павла «самым даровитым поэтом сегодняшней сов. России...»
Как известно, в мае 1935 года в «Правде» было опубликовано письмо двадцати советских писателей, призывающих «принять решительные меры против хулигана Васильева, показав тем самым, что в условиях советской действительности оголтелое хулиганство фашистского пошиба ни для кого не пройдёт безнаказанным».
В начале лета суд приговорил П. Васильева к полутора годам лишения свободы. Этот факт и послужил основой для публикации в чикагской газете «Рассвет».
Статья «О поэте Павле Васильеве» печаталась в двух номерах газеты - за 19 и 20 августа. Публикуем её с небольшими сокращениями.
Ольга Григорьева.
О поэте Павле Васильеве
«Русские газеты в Америке общим хором подхватили появившееся в советских газетах сообщение о «писателе-хулигане» Павле Васильеве, приговорённом советским судом к полуторагодичному тюремному заключению за «хулиганский дебош», учинённый на квартире «поэта» Алтаузена. Это очередная сов. клевета на самого даровитого поэта сегодняшней сов. России, не должна быть оставлена без надлежащего внимания. Она, эта клевета, должна быть расшифрована и рассказана читателям (так в тексте - О.Г.) о том, «как это случилось».
Поэт Павел Васильев в силу особенных условий его творчества мало известен широким массам русских читателей за океаном. Его поэтический дар, его гуманное отношение к человеку прошлой России, его неподкупная простота языка и неподражаемый, данный только истинным талантам, приём творчества - долго были скрываемы в самой сов. России в надежде, что он, как и все самостоятельные «попутчики», придёт, наконец, к коммунистическому ярму и охотно вложит свою молодую шею в это ярмо и повезёт общий комвоз советской поэзии. Но этого не случилось, и поэт Павел Васильев Краснопресненским судом приговорён к одному с половиной году «лишения свободы», т.е. приговорён к тюремному заключению.
В настоящей заметке мне хочется восстановить перед читателями образ этого сравнительно молодого поэта, хочется рассказать читателям, в общих чертах, кто такой на самом деле Павел Васильев, как и почему он был судим сов. судом и оказался виновным за «дебош», устроенный им на квартире «поэта» Алтаузена, именно Алтаузена, а не кого-либо иного из русских советских поэтов.
Павел Васильев известен мне как поэт около десяти лет. Он начал писать свои стихи в то время, когда Есенина уже не было в живых и когда лучшие продолжатели литературных «традиций» Есенина: Николай Клюев, Сергей Клычков и отчасти Пётр Орешин были загнаны в советскую преисподнюю и обозваны «бардами кулацкой деревни»; когда им, как, например, Клычкову и Клюеву, пришлось совсем забросить поэзию и обратиться к другого рода занятиям. Им не было прохода от разных Алтаузенов, Жаровых, Безыменских и Иванов Батраков...
Первые стихи Павла Васильева появились в сибирском журнале «Сибирские огни» в 1927-28 гг. и были приняты что называется с распростёртыми руками, ибо в Сибири всё ещё существует какая-то элементарная свобода выражать свои мысли более или менее независимо - руки Безыменского и Бедного туда не всегда так легко могут быть протянуты - и Васильев мог сравнительно свободно писать и печатать, не оглядываясь назад, «что скажет сов. княгиня Марья Алексеевна».
Но вот и он, подобно своим славным сибирякам, отправился из далёкого казачьего Семиречья в Москву - в эту Мекку всех советских достижений и всех падений - и здесь, конечно, был также подхвачен «шумною толпой» разных поэтов и поэтиков и превознесён до самых советских небес... Нужно понять всю горечь и разочарование молодого поэта, когда только через десять лет начали появляться в сов. «солидных» журналах «критические» отзывы о «несомненном» таланте Васильева в то время, когда другим сов. бездарностям посвящены целые тома «критических отзывов». Но он продолжал писать, будучи поддержан именно «толпой» и полагал в простоте своей, что «все образуется»... И вот в результате этих долгих усилий появилась поэма «Соляной бунт», новая сов. поэма с совсем новым подходом к казакам, к самостоятельной жизни, прежней казачьей вольной жизни, которую Васильев поставил неизмеримо выше нынешней закабалённой жизни казаков. И это было, конечно, замечено сов. «критикой», но спасло поэму от полного критического уничтожения именно талантливое изложение и правдивое описание событий, произошедших лет 50-60 тому назад.
Послушаем, что говорит один из сов. критиков о поэме Васильева «Соляной бунт». Статья появилась в сов. журнале «Литературный критик» за январь 1934 г. и принадлежит перу одного из редакторов этого журнала Е. Усиевичу (автором статьи была Елена Усиевич, видимо, А. Курилович полагал, что автор - мужчина. - О.Г.). Статья озаглавлена «От чужих берегов».
«Появление на литературном горизонте молодого поэта Павла Васильева породило разнообразные толки в литературной среде. Толки эти, лишь частично вызванные несомненным для всех талантом Васильева, в значительной степени были обусловлены направленностью его творчества, возбуждающей настороженность советских писателей, некоторые надежды реакционных элементов и, главное, нездоровое любопытство обширных обывательских слоёв. Это нездоровое любопытство, толки и сплетни создали вокруг П. Васильева специфическую атмосферу скандалёзной известности, которая предшествовала появлению в печати его крупных произведений.
С выходом из печати его поэмы «Соляной бунт» открывается возможность серьёзно поговорить о нём и о том месте, которое он может занять в советской поэзии. В этой поэме он впервые делает попытки пересмотреть ряд ярко реакционных тенденций, характеризующих до сих пор его творчество, преодолеть тяготеющие над ним и враждебные всей советской действительности традиции и навыки, взглянуть на свой обычный, с детства знакомый материал другими более объективными глазами. То, что Васильеву удалось это проделать, если можно так выразиться, «на полном ходу», т.е. не снижая силы голоса, не теряя характерной для этих стихов насыщенности образами, не впадая в риторику и декламацию - создаёт надежду, что богатая одарённость даст ему возможность выбраться из реакционной трясины, в которую увязало его творчество до сих пор».
Из этой длинной выписки из критической статьи Е. Усиевича явствует, что, с одной стороны, поэт Васильев «несомненно» талантливый поэт, но что, с другой стороны, его поэзия - враждебна «всей советской общественности». Можно легко понять, до какой степени эта враждебность могла дойти в условиях советской обывательщины.
Критик Усиевич не только «критикует» поэму «Соляной бунт», но прямо-таки зовёт к «советскому бунту» против поэта Васильева как человека вообще и как писателя, в частности.
...Е. Усиевич, призванный «блюсти чистоту советской поэзии», особенно резко нападает на поэта Васильева за следующие строки, выхваченные из поэмы «Соляной бунт». Это - «апологетика кулацкого быта» казачества:
Там живут по нашему,
В горнях полы крашены,
В пять железных кренделей
Сундуки закованы.
На четырнадцать рублей
Солнца наторговано.
Ходят в горнях песенки,
Взад-вперед по лесенке,
В соболиных шапочках,
На гусиных лапочках.
...Первые стихи П. Васильева, как заявляет критик Усиевич, были явно реакционного направления, и «литературная общественность была ошарашена появлением в реконструктивный период поэта, который с совершенно не свойственной на данном этапе чуждым классовым прослойкам непосредственностью выражал в своём творчестве противоречащие и враждебные советской общественности эмоции».
Мне же кажется, что и первые его поэтические опыты, помещённые в советском журнале «Сибирские огни», не были настолько уж реакционные, чтобы причислить самого поэта Васильева к числу поэтов, «идущих явно к гибели». Взять хотя бы одно из его стихотворений, появившееся в книжке «Сиб. огней» за январь-февраль 1928 года. Вот оно:
Сибирь
Сибирь, настанет ли такое,
Придёт ли день и год, когда
Вдруг зашумят, уставши от покоя,
В бетон наряженные города.
Я уж давно и навсегда бродяга,
Но верю крепко -
повернётся жизнь,
И средь тайги сибирские Чикаго
До облаков поднимут этажи.
Плывут и падают высокие закаты
И плавят краски на зелёном льду.
Трясёт рогами испуганный сохатый
И громко фыркает,
почуявший беду.
Всё дальше вглубь
теперь уходят звери,
Но не уйти им от своей судьбы.
И старожилы больше уж не верят
В давно пропетую и каторжную
быль.
Теперь иные подвиги и вкусы.
Моя страна, спеши сменить скорей
Ты бусы из клыков зверей -
На электрические бусы!..»
Это стихотворение, взятое мною из первой попавшейся в руки книжки «Сиб. огни», ничем не отличается от множества подобных ему стихотворений, посвящённых Сибири и её будущности, но все же стихи эти поражают обыкновенного читателя своей простотой и тем отсутствием всякой вычурности, в которую пал впоследствии и сам Павел Васильев в своём стремлении подражать манере письма Маяковского, Жарова и Уткина.
Я хочу оттенить, насколько это возможно, ту разницу между поэтическими приёмами П. Васильева и теми из его сотоварищей по перу, которые, начав писать раньше его, далеко отстали от него и некоторые из них уже почти забыты и сошли со сцены «сов. литературного талантливого молодняка», заполнявшего своими виршами бесцветные советские журналы в течение всего прошлого десятилетия.
Павел Васильев стоит ныне на вершине свой поэтической деятельности и если бы не тюрьма и разного рода лишения, порождённые этой тюрьмой, мы имели бы одного из самых талантливых певцов казачества, его широких вольностей и неиссякаемой ненависти к угнетению...
Вот почему и послали в тюрьму одного из самых славных певцов этой былой опоры «старой» России, поэта Васильева за то, что «как мог он сметь свое суждение иметь» в «реконструктивный период», как в угоду властям замечает и сам Усиевич.
Павел Васильев, по моему глубокому убеждению, пал жертвой именно гнусного заговора всех тех «поэтов», которые сами никак в «музыканты не годились», а раз не годились в музыканты, то наиболее пригодными оказались для разной клеветы и провокации, чтобы таким путём обезглавить одного из самых мощных «советских орлов», осмелившихся подняться выше обычной беспросветной советской обыденщины и парить в недосягаемых для них высотах своего поэтического творчества.
Александр КУРИЛОВИЧ.
Питтсбург».
http://www.irstar.kz/newspaper/2-7-2009/art2916/ |
