Главная | Регистрация | Вход
...
Поделиться
Меню сайта
Категории раздела
Наследие [59]
Биографии писателей
Наши современники [98]
Биографии писателей
Наши гости [3]
Литературная школа Алматы [2]
Наша библиотечка [37]
Соотечественники [60]
Виртуальный альманах. Черновик.
Журнал "Нива" [11]
Наше творчество [0]
Новые материалв
[05.03.2007][Проза]
Вовка (2)
[05.03.2007][Проза]
Тайна старинного портрета (0)
[05.03.2007][Проза]
Моя вторая половинка. (1)
[05.03.2007][Проза]
Индикатор любви (0)
[23.03.2007][Дайджест прессы. Казахстан.]
Дешифратор сигналов (0)
[23.03.2007][Дайджест прессы. Россия.]
ГОГОЛЬ, УКРАИНА И РОССИЯ (0)
[23.03.2007][Проза]
НЕ О ЛЮБВИ (0)
[04.04.2007][Дайджест прессы. Казахстан.]
Продолжение следует... (0)
[04.04.2007][Дайджест прессы. Казахстан.]
Карнавал в вихре красок (1)
[05.04.2007][Проза]
Мечтатель (0)
Вход на сайт
Поиск
Теги
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Друзья сайта

Академия сказочных наук

  • Театр.kz

  • /li>
  • Главная » Файлы » Наследие

    Лев Варшавский
    16.09.2007, 03:45

    Этюд памяти Часть 1
          100-летию со дня рождения Л.И.Варшавского
               
                Каждый день он собирался сесть за воспоминания. Как оседланный конь, дала наготове его пишущая машинка. Как правило, он диктовал на нее  сразу, сделав необходимые заготовки и кое-какие пометки. Жизнь шла  своим привычным кругом – работа, занятия в киностудии, поденная
                журналистика, редактура, деловые встречи и всегда люди, люди,
                люди... Казалось, так будет продолжаться изо дня в день, но все же
                среди десятка важных и не очень важных дел высвободится тот
                долгожданный просвет, когда можно предаться разговору с собственной
                памятью. Разговору обстоятельному, вдумчивому, когда чему-то
                подводится итог, что-то находит зрелую оценку. Но судьба обманула
                эти надежды, и намерения его так и не осуществились.
                Утрата человека всегда тяжела. Но она еще тяжелей от понимания, что
                вместе с ним ушел в небытие целый мир опыта, накопленных и по-своему
                переосмысленных знаний, впечатлений, чувств. Как расточительно щедры
                бываем мы в своих повседневных волнениях, эмоциях, многословных
                рассуждениях и как непростительно мало доверяем себе на бумаге!
                Безвозвратно остаются в нас неповторимые мгновения жизни, никем еще
                не угаданные мысли. Скупясь раскрыть себя, мы полним Лету – реку
                забвения...
                Итак, с ним ушел целый мир. Это сразу же и очень обостренно
                почувствовали многие. Духовное сиротство ощутили его ученики –
                выпускники и учащиеся сценарной мастерской при киностудии
                «Казахфильм», а также друзья – писатели, актеры, художники,
                кинематографисты, журналисты и музыканты...
                «Вы знаете, – призналась мне много лет спустя Людмила Ярошенко,
                актриса Академического русского театра драмы им. М.Ю. Лермонтова, –
                он так много сделал для нас. Знать театр – еще мало, надо любить
                его, болеть его болями, радоваться его радостями. Мне кажется, я
                обязана Льву Игнатьевичу тем, что выросла в актрису. В рецензиях на
                наши спектакли он не просто делал разборы, проставляя оценки, как в
                школьном классе. Он предугадывал в наших начинаниях завтрашние
                возможности. Верил в нас, подсказывал путь, по которому идти. А это
                куда ценнее восторгов и похвал».
                Да, он был внимателен к каждому проявлению человеческих способностей
                и таланта. В лирической веренице юношески подражательных строк
                студентки-первокурсницы Тамары Мадзигон он высмотрел одну: «Косят
                сумерки срезы домов». Извлек из вороха виршей, стряхнул есенинский
                налет и сказал: «Это – твое. Так надо писать. Ты будешь поэтом».
                Слова его сбылись.
                Люди благодарны за внимание к ним. В разных городах Советского Союза
                приходилось мне встречать его друзей и учеников. Только через
                несколько лет, например, стало очевидно, что именно дала так
                называемая «академия Варшавского», то бишь сценарная мастерская.
                Многие ее слушатели стали драматургами, режиссерами, киноведами,
                операторами. А сколько туда ходило народу, не связывавшего свою
                жизнь непосредственно с кино! Для духовного наполнения.
                Сам прекрасный педагог, создавший свою систему, свой творческий
                стиль занятий, он приглашал участвовать в подготовке молодых
                специалистов, видных деятелей кино. Приезжали Абрам Роом, Михаил
                Блейман, Юлий Райзман, Михаил Папава, Николай Крючечников, Михаил
                Вольпин, Николай Кладо и другие. Мастерская была для него любимым
                детищем. Занятия шли в студии, продолжались у нас дома. И даже
                будучи в больнице в безнадежном состоянии, он настаивал, чтобы к
                нему пускали его учеников. Готовились творческие работы к конкурсу
                во Всесоюзном государственном институте кинематографии (ВГИК), и он
                очень заботился, чтобы ребята достойно себя показали на нем. Его
                лекции стали для вгиковцев классическим образцом. В них было плотно
                сконцентрировано основное ядро институтской программы, которую он во
                время занятий начинял своей эрудицией. Его школа основывалась не
                только и не столько на требовании знания конкретностей, сколько на
                воспитании интеллекта, развитии мышления.
                Несомненно, он обладал талантом педагога. Вот один, казалось бы,
                малопримечательный случай.
                Отец очень любил марки, и каждое новое приобретение было для него
                огромной радостью. Он называл это «поймать рыбку». Каждый день он
                заглядывал в филателистический отдел книжного магазина, а по
                воскресеньям отправлялся на «рыбную ловлю». Однажды он заметил, как
                у витрины долго в скованной нерешительности топчется мальчик.
                – Ты что, не знаешь, какую марку выбрать?
                – Нет, я смотрю.
                – Для интереса?
                – Нет, я коллекционер.
                – Коллекционер – это хорошо. А сколько марок в твоей коллекции?
                – Это будет первая.
                Н-н-нда! Первая! Это было серьезно. И вот уже оба, старый и малый,
                забыв обо всем на свете, выбирают самую главную, самую первую марку,
                которая положит начало будущей коллекции. И когда, наконец, она
                трепетно легла на мальчишечью ладонь, то как награду за увлеченность
                отец торжественно вручил ему еще с десяток марок.
                Это был один из наглядных уроков доброты. Доброты, которая
                проявлялась во всем. Если кого-то покидал близкий, он утешал: «Не
                говори с печалью нет, но с благодарностию – были». Любил повторять:
                «Относитесь к людям хорошо, пока они живы». Старался не судить, а
                рассудить, не затрагивал болезненных струн, ждал, когда человек
                откроется сам.
                Досадно, что сам он многого о себе так и не узнал. Уже после смерти
                его пришло неожиданное письмо от Бориса Неверова, сына известного по
                книге «Ташкент – город хлебный» писателя Александра Неверова. Борис
                Александрович просил сообщить о том, как сложилась судьба его
                бывшего воспитателя. Ему это было нужно для книги воспоминаний
                «Полвека в Москве», где «несколько страничек будет посвящено
                дорогому для моей памяти человеку – Льву Варшавскому». Инженер по
                профессии, Борис Александрович через пятьдесят с лишним лет вернулся
                к мечте своего детства – стать писателем. «В 1924-м году, – пишет
                он, – я вступил в школьное творческое объединение при редакции
                «Крестьянской газеты», где вожатым был Лев Варшавский. Мне было
                тогда 11 лет. На наших сборах Варшавский много рассказывал нам о
                Коминтерне, где он работал переводчиком, и революционной борьбе.
                Всем отрядом мы ходили в Музей революции и Политехнический, а больше
                всего были связаны с Домом печати... Летом 1925 года мы выезжали на
                берег Москва-реки, жили в палатках, пекли картошку – тогда это было
                нам в диковинку. Почетным оружием у нас был штык от трехлинейной
                винтовки. Я был в отряде барабанщиком. Часто Варшавский хорошо
                говорил о повести моего отца. У меня на всю жизнь осталась о нем
                память как о первом политическом и литературном наставнике».
                Люди творчества и науки – мастера искусств и солидные ученые мужи –
                делились с ним своими замыслами, идеями, выверяли в разговорах с ним
                верность своих постулатов. Приходящего в дом всегда ждала чашка
                крепкого чая. К «чаю по-варшавски» стремились, как к колодцу в
                пустыне. Он был круто настоен на букете застольного разговора,
                остроумного шаржа, удачного анекдота, эпиграммы и, конечно же,
                дружеского понимания.
                А в нашем доме чай кипит,
                И пить его мы не устанем, –
                славил своей шуточной поэмой кинорежиссер Александр Карпов эти
                чаепития. Сколько раз во время них устраивались литературные читки,
                после которых разгорались споры и дебаты, до глубокой ночи
                обсуждалось то, что завтра находило воплощение на театральных
                подмостках, съемочной площадке, в выставочном зале, на журнальных
                страницах и в газетных строках.
                Помню, как беспокойно, с творческими муками, яростными баталиями
                рождался у Александра Карпова путь «Красного каравана», который
                пролег на экране «Дорогой в тысячу верст». Как полемично слагался
                эпический «Сказ о матери», когда Карпов решал для себя проблему –
                быть фильму сказом, песнью или притчей?
                С подлинным артистизмом, на все голоса проигрывая написанное, читала
                свою чеканную прозу прошедшая все этапы сталинского ГУЛАГа
                замечательная писательница Анна Борисовна Никольская. Преодолев
                стеснение, просил выслушать очередной рассказ Сергей Николаевич
                Мартьянов, которому именно отец посоветовал после демобилизации того
                из армии писать о пограничниках. Потом Сергей Николаевич стал, по
                его выражению, «прилежным слушателем Варшавской академии». Приходил
                певец красот Колымского края, он же летописец жизни сосланных туда
                по знаменитой ст. 58 политзаключенный Андрей Алдан-Семенов. Нажимая
                на «о», нараспев тянул он только что родившиеся стихотворные строки.
                Всегда ошалелый и всклокоченный, влетал Юрий Домбровский и с
                возгласом: «Левушка, пусть нам будет хуже!» – начинал ораторствовать
                о римском праве, горе, которая родила мышь, смуглой леди
                шекспировских сонетов и второй по качеству кровати.
                С Юрием Осиповичем отца связывала самая нежная и трогательная
                дружба. Они много и длинно переписывались, очень скучали друг без
                друга, а когда встречались, то разговорам не было конца. «Обнимаю
                Вас, дорогой мой, и с нетерпением жду встречи с Вами, нескончаемых
                споров по принципу сборной солянки по-Шкловскому – обо всем», –
                фраза, очень характерная для их писем. Действительно, тем для бесед
                было бесконечное множество. Оба словно отводили душу, потому что
                чувствовали себя на равных – одинаковая широта эрудиции, масштаб
                мышления, разносторонность жизненного опыта, знание человеческой
                психологии. Не было ни одной серьезной работы как у того, так и у
                другого, которая не была бы обговорена, взвешена, взята под
                сомнение. Уже одно присутствие при этих разговорах было равносильно
                университетскому курсу.
                В шестидесятых годах они задумали написать совместную книгу об
                Африке, где как раз пошел разгар политических событий, буквально
                мечтали выкроить для этого время, собирали материалы. «А любовь к
                негритянкам все растет, – писал в одном из писем отец. – С бенинской
                точки зрения это нам на руку, хотя дело чертовски сложное. Но очень
                интересное и нужное, особенно если перекинуть мост от прошлого к
                будущему, крепко связать в единое целое искусство, политику,
                экономику и поэзию, географию и лирику. Многофигурная композиция!»
                Говоря о самых близких друзьях отца, прежде всего нужно назвать
                Якова Соломоновича Штейна, много лет руководившего поначалу
                объединенным русско-казахским, а потом просто русским драматическим
                театром. Отец был влюблен в него, как мальчишка, пропадал у него
                буквально ночами. Шел на часок выпить чашку кофе и засиживался до
                рассвета в роскошном по тогдашним временам кабинете с большой
                библиотекой и вечнозеленым фикусом-«баобабом». Яков Соломонович был
                человек высокой культуры, таланта яркого, властного, умевший держать
                в руках трудноуправляемые театральные бразды. Он создал театральную
                студию, вырастил молодежь. Театр расцвел – репертуар его основывался
                на классике, а художественные принципы – на лучших традициях русской
                сценической школы. Как знаток театра, критик, отец был
                единомышленником Якова Соломоновича, и обоюдное понимание природы
                драматического искусства, насущных проблем и задач, несомненно,
                сказывалось на жизни всей труппы.
                Любовь к Якову Соломоновичу как к личности творческой была
                нераздельна с человеческой привязанностью к нему. У Штейна часто
                собиралась артистическая богема. Вечера проходили шумно, весело, с
                выплеском щедрой фантазии. Алма-Ата узнала о его смерти в день
                премьеры только что созданного в республике симфонического оркестра.
                Оперный театр был переполнен донельзя, оркестранты вдохновлены,
                царила торжественная атмосфера. И вдруг эта страшная весть. Помню,
                как боялись сказать о ней отцу – он был сердечник. Пока шептались,
                обсуждая, как бы деликатней сообщить о случившемся, неожиданно для
                всех со слезами и стенаниями: «Ой, какое горе, ой, Яков
                Соломонович!» бросилась актриса казахского театра Мануар Абдулина.
                Отец все понял, но тут же взял себя в руки и поспешно ушел из
                театра. Он не слышал, как Шакен Айманов оповестил зал о трагедии.
                Много лет продолжалась дружба с Ильясом Омаровичем Омаровым. Отец
                относился к нему по-братски, сочувственно говоря о его детдомовском
                детстве, уважал в нем выдержанность, деликатность, любознательность,
                образованность и обстоятельность. Он взял меня на первый Московский
                международный кинофестиваль, где на все просмотры и
                пресс-конференции ходил с Ильясом Омаровичем. Тот не переставал
                записывать в блокнот все, что говорили делегаты. «Учти, – заметил
                назидательно отец, – этот человек уже министр культуры, но он не
                считает зазорным накопить еще немножко знаний».
                Однако возвращусь к встречам в нашем доме. Редкий день, когда в нем
                не появлялся кто-нибудь из актеров, и в первую очередь Евгений
                Яковлевич Диордиев. Выходец из Одессы, рассказчик, анекдотчик и
                говорун, он любил на ходу импровизировать и считал неполным прожитый
                день, если не побывал у нас. А, уезжая на гастроли с труппой театра,
                очень скучал и часто писал. Церемонно принималась прима сцены
                Валентина Борисовна Харламова – отец непременно целовал ей ручку и
                усаживал на самое удобное и почетное место. Юрий Борисович
                Померанцев чаще приходил один, обычно в период подготовки новой роли
                – за советом. Особенно он волновался во время репетиций «Униженных и
                оскорбленных» по Достоевскому, где представлял автора, ведущего весь
                спектакль. Отец называл Юрия Борисовича умницей, потому что тот не
                допускал случайностей на сцене – все у него было продумано,
                взвешено.
                Своими людьми в доме были живой классик уйгурской литературы Кадыр
                Хасанов, не менее живой классик уйгурской музыки, композитор и
                тогдашний ректор Алма-Атинской консерватории Куддус Кужамьяров и
                режиссер Уйгурского театра музыкальной драмы Сергей Башоян. В любое
                время суток могли заглянуть писатель Николай Иванович Анов,
                радиожурналисты Владимир Наумович Рапопорт, Ирина Анатольевна
                Левицкая, Олег Рачков и т.д., и т.п.
                Целой эпопеей – яркой и зрелищной, как сам театр, – был период
                работы отца с Шакеном Аймановым над сценарием фильма «Безбородый
                обманщик», он же «Алдар-Косе». Мы обитали тогда в гостинице, и
                жизненный уклад при всей его сложности и напряженности был в
                какой-то степени богемным. Окно нашей предельно тесной комнаты
                подслеповато выглядывало из подвала. Время от времени над ним
                раздавался звук чьих-нибудь шагов – жаловал очередной гость.
                Убедившись, что хозяева на месте, он здоровался прямо с улицы и шел
                в дом. Летом это делалось иногда прямо через подоконник – если
                человек мог спрыгнуть с полутораметровой высоты.
                Шакен приходил часто, подолгу сидел, обговаривая трактовку той или
                иной роли. Серьезно работали и над сценарием. Каким именно должен
                быть Алдар? Во все времена в казахских степях существовало немало
                личностей талантливых и хитроумных. Представить зрителю
                собирательный образ, какой действительно жил в народе, – такова была
                задача сценария. Взять по крупицам самое характерное. С чем и против
                чего борется Алдар? Как показать это на экране, организовать
                драматургию? Все это обсуждалось неторопливо, обстоятельно, иногда в
                спорах.
                Это были наиболее спокойные вечера. Но иногда приход Шакена был
                подобен фейерверку. Он появлялся уже за полночь, после съемок, как
                правило, в сопровождении оператора Марка Берковича и кого-нибудь из
                актеров. Случалось, оказывалась гитара, и тогда наша старенькая
                гостиница, переполненная скрипачами, флейтистами, виолончелистами и
                певцами, принимала еще одну дозу музыки, встряхиваясь от звуков
                серенады. Мелодия была традиционной, в ней буйствовал цыганский
                мотив, а незамысловатые слова импровизировались на ходу.
                Потом этот испанский гранд, он же Отелло, он же хитроумный
                Петруччио, со свитой входил в дом. Откладывались срочная диктовка,
                ночное чтение или излюбленные игры в слова, и начиналась ночь
                бурлеска, ночь комедианта Алдара. Шакен был мастер на розыгрыши,
                неожиданные трюки, шутки – они давали разрядку его неуемной натуре.
                И когда он входил, что называется, в роль, то проявлялся во всей
                полноте.
                Очень дружил отец со Всеволодом Владимировичем Теляковским. Сын
                Владимира Теляковского, бывшего директора Императорских театров, он
                был сослан сюда в конце 30-х из Ленинграда и около 20-ти лет
                проработал главным художником ТЮЗа. Особенно много сделал он в тот
                период, когда художественным руководителем театра была Наталья
                Ильинична Сац. Но одно лишь оформление спектаклей не удовлетворяло,
                и Всеволод Владимирович искал, как бы проявить себя еще и в
                станковой живописи.

    Категория: Наследие | Добавил: almaty-lit
    Просмотров: 1839 | Загрузок: 0 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
    [ Регистрация | Вход ]